Засыпай. Я здесь, с тобой. Я рядом.
Я хотела, хотела верить… и, не зная наверняка, была ни жива, ни мертва.
Я достала крючья, верёвку и начала спуск к жиле, указанной мне Эриком Стромом – или тёмной тенью, присвоившей его голос.
И ведущей меня прямиком на смерть.
Прямо сейчас я могла позволить себе отложить решение ещё ненадолго. Я всё равно хотела подобраться ближе к Сердцу. И надеялась, быть может, увидеть рядом с местом, указанным Стромом, что-то, что убедит меня: он и вправду жив, он всё ещё ведёт меня, как всегда, знает, что делать…
Хотя сама мысль о том, чтобы войти в это рыжее, трепещущее зарево казалась непредставимой.
Спуск дался легче, чем я ожидала. Чем ближе к Сердцу, тем теплее становилось. Крючья держались надёжно, и верёвка не выскальзывала из пальцев.
Как будто что-то незримое было теперь на моей стороне.
Все препараторы суеверны – и стали бы в десятки раз суевернее, окажись они здесь.
Я скользнула на тёмные камни, стараясь не наступать на жилы, пульсирующие от дравта, извивающиеся под моими ногами. Сердце было теперь прямо передо мной – стена, казалось, состоявшая из воды и огня одновременно, отделённая от меня прозрачной плёнкой. Прямо передо мной промелькнула смутная тень, и я вздрогнула, пошатнулась, взмахнула руками, ловя равновесие. Я вовсе не была уверена, что наступать на дравтовые жилы опасно… Но проверять не хотелось. В их изгибах, неприятно влажных, живых, таилось что-то недоброе.
Плёнка на поверхности Сердца казалась тонкой и проницаемой – я с трудом поборола желание прикоснуться.
«Сделай полшага правее. Вот так. Это здесь, Иде».
Место, на которое он указал, не показалось мне чем-то примечательным.
«Верь мне».
Картина, которая представилась мне, была неприятно яркой. Маленькая тёмная фигурка – я, Иде Хальсон по прозвищу Сорта – делает шаг сквозь плёнку, отделяющую Сердце от мира, и превращается в ничто… в тень, пепел, воспоминание.
Меньше, чем воспоминание – потому что никто не узнает, что со мной случилось. По крайней мере, я была уверена: о девочках позаботятся. Семьи погибших препараторов не бедствуют – а если Химмельны сочтут мою смерть слишком подозрительной, я точно могла положиться на Барта. Если не в память обо мне – он сделает это в память о Строме.
«Я слышу твои мысли».
Я и вправду скрывала их недостаточно усердно – у меня закончились силы.
«Иде, прошу… верь мне».
Я вспомнила слова своей призрачной матери. Если её устами говорили мои потаённые страхи, значит ли это, что в глубине души я и вправду боялась, что Стром может пожертвовать мною?