– Говядина, жаренная в масле на сковороде!
– Запечённый гусёнок!
Старшóй Лань махнул рукой; и четверо телохранителей чуть ли не хором воскликнули:
– По порции каждого, живо!
В мгновение ока подоспели Четыре Больших блюда, полные аппетитного, горячего, шкворчащего маслом мяса. Одна мамка торопливо разложила складной стол для еды и поставила перед ребёнком. Другая повязала ему розовый нагрудник с вышитыми на нём милыми пандами. На столик можно было поставить лишь два блюда, другие два держали телохранители. Они стояли перед столиком, ожидая, когда на нём освободится место. Обе мамки прислуживали ребёнку. Ни ножом, ни вилкой он не пользовался, ел руками, запихивая в рот кусок за куском. Щёки у него высоко вздымались, похоже, он и не пережёвывал, видно было по выпрямленной шее, что он заглатывал куски мяса один за другим, как мышек. Сам мастер поедания мяса, я смотрел на этого ребёнка, как на родного брата, хотя поклялся больше не есть мяса. У этого ребёнка был просто талант к мясной еде, больший, чем когда-то у меня. Я мог есть мясо, но мне нужно было немного прожевать его и лишь потом глотать, а этому ребёнку с виду лет пять, а он совсем не жуёт. Просто запихивает в рот. Я не успел оглянуться, как два блюда жареного мяса уже были у него в животе. В душе я преисполнился уважения, вот уж вправду на мастера всегда найдётся мастер покруче. Мамка унесла пустые блюда, а телохранители тут же поставили на столик перед ребёнком блюда, которые держали в руках. Он схватил гусиную ногу и ловко вонзил в неё зубы. Они у него были невероятно острые – он объедал мясо даже с сочленений сухожилий на гусиной ноге, во рту у него кости становились гладкими, ножом так чисто не соскребёшь. Когда ребёнок сосредоточился на еде, Старшóй Лань пристально следил за его ртом. Его рот тоже непроизвольно жевал, будто полный мяса. Эти движения были неподдельно выразительны. Такие мог инстинктивно совершать только близкий родственник. Тут я понял, что этот ребёнок-мясоед – сын Старшóго Ланя и ушедшей в монастырь Шэнь Яояо.
Размышляя о людях и мясе, я дошёл до отцовского мясокомбината. Ворота плотно закрыты, калитка рядом тоже. Я попробовал постучать в неё – звук получился такой громкий, что я сам испугался. «Вообще сейчас время занятий в школе, – подумал я, – и, если я появлюсь перед родителями в это время, они вряд ли обрадуются». И неважно, по какой причине. Они уже заразились от Лао Ланя и считали, что, только пройдя через школу, я смогу выделиться среди других, или, другими словами, стоит мне поступить в школу, так сразу будет видно, что я выделяюсь. Было ясно, что понять меня они не могут, пусть я даже расскажу всё, о чём думаю, всё равно не поймут. Вот так и страдают все похожие на меня талантливые дети. Мне не следует в это время появляться на работе у отца, но налетающий аромат мяса из кухни непреодолим. Задираю голову, смотрю на небо, оно такое голубое, солнце сверкает, время идти обедать к Лао Ланю ещё не пришло. А почему нужно идти обедать к нему? Потому что отец и мать домой на обед не возвращаются, Лао Лань тоже, так что Лао Лань велит невестке Хуан Бяо готовить обед на всех и одновременно ухаживать за его женой, прикованной к постели болезнью. Дочь Лао Ланя Тяньгуа училась в третьем классе начальной школы. Поначалу у меня не было тёплых чувств к этой светловолосой девчонке, а теперь есть: в основном я отношусь к ней хорошо, потому что она очень бестолковая, раздумывает над задачами очень поверхностно и, если посчитает неправильно, начинает лить слёзы, дурья башка. Моя сестрёнка, конечно, тоже обедает в семье Лань. Она у меня тоже способный ребёнок. У неё тоже есть привычка вздремнуть во время урока. А также особенность пребывать не в настроении, когда нет мяса. А вот Тяньгуа мяса не ест и, глядя, как мы с сестрёнкой поглощаем мясо большими кусками, ругает нас и называет волками. А мы, с жалостью глядя, как она ест вегетарианскую еду, платим ей тем же и называем овцой. Жена Хуан Бяо женщина сообразительная, у неё белое лицо, большие глаза, короткие волосы, красные губы, белые зубы, смеётся каждый день, даже когда одна на кухне моет посуду. Она, конечно, знает, что мы с Цзяоцзяо приходим вместе, но для неё главное – обслуживать Тяньгуа и её мать, поэтому она готовит главным образом вегетарианскую еду, иногда бывают и мясные блюда, не очень вкусные, потому что она не очень старается их готовить. Поэтому у Лао Ланя мы столуемся без особого удовольствия. Во всяком случае, у нас всегда есть возможность набить живот мясом за ужином.
Через эти полгода после возвращения отца в нашу семью произошли огромные изменения, можно сказать, колоссальные, и всё, что раньше и во сне нельзя было представить, стало реальностью. Мать и отец уже были не те, что в прошлом. То, что раньше приводило к их ссорам, стало ужасно смешным. Я понимал, что основной причиной, которая привела к этим изменениям, стала их приверженность Лао Ланю. Вот уж поистине – около чего потрёшься, тем и замараешься, с кем поведёшься, от того и наберёшься, следуя за колдуньей, научишься пляске духов.
Жена Лао Ланя была скована тяжким недугом, но сохраняла прекрасные манеры. Я не знал, что у неё за болезнь, видел лишь, какая она бледная и слабая. При взгляде на неё приходили на ум ростки картошки, не видевшей в погребе солнечного света. Ещё мы нередко слышали, как она стонет на кане, но при звуке шагов стоны тут же затихали. Мы с Цзяоцзяо звали её тётушкой. Смотрела она на нас как-то странно. В уголках рта у неё то и дело возникала таинственная усмешка. Мы чувствовали, что её дочь Тяньгуа совсем не близка ей, будто неродная. Я знаю, у всех взрослых дома есть какие-нибудь тайны, Лао Лань – взрослый, и обычным людям, конечно, было не разобраться, что творится у него в семье.
Так, пока голова моя была полна роящихся мыслей, я направился от калитки вдоль забора, пока не дошёл до внешней стены кухни. Чем ближе я подходил к ней, тем гуще становился аромат мяса. Перед моими глазами эти прекрасные куски мяса словно перекатывались в котле. Стена высока; у основания она кажется ещё выше. Наверху колючая проволока. Забраться туда непросто не только такому, как я, ребёнку, но и взрослому человеку. Но безвыходных положений не бывает, и, уже потеряв надежду, я заметил ведущую наружу сточную канаву. Грязная, конечно, а что это за сточная канава, если она не грязная? Подобрав сухую ветку, я присел рядом с канавой и принялся отодвигать в сторону щетину, перья и прочую грязь, чтобы расчистить проход. Я понимал, что, какого бы размера ни было отверстие, главное, чтобы прошла голова, а уж тело пройдёт. Потому что только голова не может сжиматься, тело-то сожмётся. Веткой я смерил диаметр головы, а потом высоту и ширину канавы. И понял, что пролезу. Чтобы легче было протискиваться, скинул рубашку и штаны. А чтобы не слишком пачкаться, зачерпнул пригоршню сухой земли и бросил на мокрое дно канавы. Потом глянул на шоссе впереди: пешеходов нет, только что проехал трактор, ещё одна повозка далеко отсюда – у меня как раз есть прекрасная возможность пробраться через канаву. По ширине и высоте канавы моя голова проходила довольно свободно, однако начать пролезать на самом деле было всё же непросто. Я встал на карачки, максимально прижавшись к земле, и засунул голову. В нос ударил целый букет запахов, и я задержал дыхание, чтобы вся эта вонь не проникла в лёгкие. Стоило мне наполовину засунуть голову, как она вроде бы застряла; в этот миг я страшно перепугался и переволновался. Но тут же успокоился. Потому что чётко понимал: если человек волнуется, голова у него пухнет и можно действительно застрять. И таким образом можно закончить свою короткую жизнь в сточной канаве. Этак я, Ло Сяотун, могу и погибнуть понапрасну. В этот момент захотелось вытянуть голову обратно, но ничего не получалось. В этот критический момент я невозмутимо поменял положение головы в канаве. «Вот сейчас подрасшатаю немного, – думал я, – потом с силой просуну вперёд шею – уши и освободятся». Было ясно, что самый трудный момент позади, осталось поменять положение тела, и стена преодолена. Вот так, по сточной канаве, я проник через стену и уже стоял на территории отцовского комбината.
С помощью стального прута достал одежду с той стороны канавы, вырвал клок травы из угла стены и кое-как очистился от грязи. Потом проворно оделся, пригнувшись, проскользнул по узкому проходу между стеной и кухней и очутился перед окном. Тут густой аромат мяса обволок меня, я будто пропитался вязким мясным бульоном.
Подобрав ржавый лист железа, я вставил его в щель между створками окна, легонько повернул, и загораживавшее зрение окно бесшумно открылось. В нос яростно ударил аромат мяса. Большой котёл, в котором оно варилось, отстоял от окна метров на пять, под ним было полно дров, гудел огонь, в котле булькало мясо, белая пена чуть не переливалась через край. Откуда-то вошёл Хуан Бяо в белом переднике и белых нарукавниках. Испугавшись, что он обнаружит меня, я торопливо спрятался у окна. Он принялся помешивать мясо в котле стальным крюком. Там я заметил разрубленные говяжьи хвосты, цельные свиные рульки, собачьи ноги целиком, бараньи ноги. И свинина, и собачатина, и говядина, и баранина – всё варилось в одном котле, пританцовывало, пело песни, приветствовало меня оттуда. Запахи от каждого вида мяса смешивались в один густой аромат, но мой нос их различал.
Железным крюком Хуан Бяо вытащил свиную рульку и поднёс к глазам. Чего смотреть-то? Уже готово, разварилось, если варить дальше, перебор будет. Он бросил рульку обратно в котёл, зацепил и поднёс к глазам собачью ногу, не только осмотрел, но и понюхал. Чего нюхать-то, болван? Всё уже готово, быстрее гаси огонь в печи, хватит варить, мясо готово. Он неторопливо зацепил баранью ногу, так же поднёс к лицу, осмотрел, обнюхал, вот болван, нет, чтобы откусить кусочек! Ну, хорошо, наконец-то понял, что хватит. Он отставил в сторону крюк, принялся вытаскивать поленья из печи, и огонь начал слабеть. Он вытаскивал только что полыхавшие поленья, усыпанные искрами, и запихивал в жестяное ведро с песком перед печью, помещение наполнилось белым дымком, к аромату мяса примешался запах гари. Огонь в печи заметно ослабел, вода в котле уже не бурлила, как раньше, но между всеми этими собачьими и бараньими ногами и свиными рульками по-прежнему вырывались маленькие клочья пены. Мясо пело негромкую песню в ожидании, когда его съедят. Хуан Бяо зацепил крюком баранью ногу и положил в таз позади большого котла. Потом туда же отправились собачья нога, два отрезка говяжьего хвоста и свиная рулька. Покидая всех остальных и весело повизгивая, они махали мне «ручками». Ручонки у них короткие и маленькие, как лапки у ежа. Случившееся потом вообще ни в какие ворота не лезет: этот ублюдок Хуан Бяо выбежал на улицу, огляделся по сторонам, зашёл обратно и запер дверь. Я думал, этот подлец набросится на еду, что он будет есть, гад, мясо, которое надеялось, что его буду есть я. И весь исполнился зависти. Но он повёл себя совсем не так, как я предполагал. Он не стал есть мясо, и я с облегчением вздохнул. Он поставил перед котлом табуретку, встал на неё, расстегнул пуговицы на мотне, выпростал свою мерзкую штуковину, нацелил на котёл с мясом и направил туда струйку тёмно-жёлтой мочи.
Куски мяса в котле, тоненько повизгивая, беспорядочно перемешались, тесня друг друга и пытаясь спрятаться. Хлынувшая обильной струёй моча Хуан Бяо подвергла его страшному оскорблению. Его запах мгновенно переменился. Каждый кусок удручённо лил слёзы в котле. А Хуан Бяо, закончив своё омерзительное деяние, с довольным видом убрал свой гнусный инструмент. С хитрой улыбочкой на лице он взял лопату и стал помешивать в котле. Кускам мяса ничего не оставалось, как только помыкивать и переворачиваться. Отставив лопату, Хуан Бяо взял небольшую медную ложку, зачерпнул бульона, поднёс к носу, понюхал и с довольной ухмылкой произнёс:
– Чудный запашок, отведайте-ка моей мочи, сволочи.
Я бросился открывать окно. Хотелось громко закричать, но в горле встал ком. Я был страшно обижен и раздосадован. Хуан Бяо с испугу бросил ложку рядом с котлом, резко повернулся и увидел меня. Лицо его побагровело, зубы оскалились, и вырвался сухой смешок. Хихикнув, он проговорил:
– Сяотун, ты как здесь оказался?
Я злобно смотрел на него, ни слова не произнеся.
– Иди, иди сюда, – помахал он мне рукой. – Я знаю, ты любишь мясо, сегодня накормлю тебя досыта.
Опершись на подоконник, я одним прыжком очутился в кухне. Хуан Бяо заботливо подвинул мне складной стул, усадил, поставил передо мной табуретку, на которую только что вставал, и установил на неё жестяной таз. Улыбаясь мне притворной улыбочкой, взял крюк, вытащил из котла баранью ногу, с которой стекал бульон, стряхнул её пару раз и положил в таз:
– Ешь, малыш, наедайся от пуза, это баранья нога, а в котле ещё есть собачьи ноги, свиные рульки, говяжьи хвосты, ешь, что хочешь.
ebooksa