Сорок одна хлопушка

Вошёл Хуан Бяо с большим подносом в руках, от которого валил пар. На подносе красовалась половина свиной головы в соевом соусе. Аромат шибал в нос. На самом деле свиная голова, напичканная таким количеством приправ, уже теряла свой изначальный запах, и настоящим ценителям мяса такое количество приправ абсолютно не нравилось. Я заметил, как глаза Лао Ханя сверкнули, когда он спросил:

– Хуан Бяо, а в эту свиную голову что-нибудь впрыскивали?

Тот со всей почтительностью ответил:

– Начальник станции Хань, это дикая свинья, за такими директор нашего комбината специально посылал меня в Наньшань, ничего в них не впрыскивали, попробуйте, почтенный, и сразу всё поймёте. Обмануться могут ваши глаза, а язык-то не обманешь.

– Славно сказано.

– Вы настоящий знаток. Разве осмелится Хуан Бяо блистать красноречием перед вами?

– Ладно, давай попробуем, – взяв палочки, Лао Хань ткнул ими, провернул, и от свиной головы одна за другой отделились кости. Подцепив от свиной щеки похожий на тщедушное мышиное тельце кусочек, он отправил его в рот, его щёки оттопырились, глаза то зажмуривались, то открывались, он пожевал и звучно проглотил. Потом вытер салфеткой рот:

– Неплохо, но у свиной головы Дикой Мулихи вкус получше!

Я заметил неловкость на лице отца, мать тоже смотрелась не очень естественно. Лао Лань громко призвал:

– Ешьте мясо, ешьте, пока горячее, как остынет, уже не такое вкусное будет.

– Верно, ешьте мясо, пока горячее, – вторил ему Лао Хань.

Палочки потянулись к свиной голове на подносе, а Хуан Бяо потихоньку выскользнул на улицу. Меня, спрятавшегося за окном, он не заметил, а мне был виден прекрасно. Когда он вышел из дверей, учтивая улыбка на лице исчезла и сменилась на коварную и злобную. Эта перемена произошла так быстро, что я перепугался. А он вполголоса проговорил:

– Отведайте моей мочи, сукины дети.

Казалось, что он мочился на мясо давным-давно, что это пустая фантазия, что это было словно во сне. Я не чувствовал, что в свином мясе, красующемся на подносе и распространяющем вокруг соблазнительные ароматы, может быть что-то не то, хоть Хуан Бяо и помочился на него. Его ел отец, ела мать, и ничего. Вообще не было нужды сообщать, что мясо содержит мочу Хуан Бяо. Они лишь вместе ели это мясо. Ели с аппетитом, и их губы поблёскивали, как свежие вишенки.

Все быстро напились и наелись, и лица засветились свежим блеском, как это бывает, когда люди насытятся вином и едой.

Хуан Бяо убрал с круглого стола всё, в том числе и немало остывшего мяса. Вот ведь жалость, столько превосходного мяса! Хуан Бяо кормил им цепного пса перед входом на кухню. Эта лениво разлёгшаяся там псина привередливо откусила брошенный ей кусочек и больше есть не стала. Я этой собакой остался недоволен: это уж ты чересчур, в этом мире многие люди вообще не могут позволить себе кусок мяса, а ты, захудалая дворняга, относишься к нему с собачьим презрением.

Отказавшись от препирательства с пошлой собачонкой, я перевёл взгляд обратно и увидел, что обстановка в комнате совсем другая. Мать тщательно протёрла стол белой тряпкой и постелила фланелевую скатерть. Затем из шкафчика в углу достала светло-жёлтые фишки для мацзяна.[62] Я знал, что в деревне играют в мацзян и играют на деньги. Но отец с матерью никогда этим не баловались. Я и понятия не имел, когда они успели этому научиться. В нашей деревне были и такие, кто из-за пристрастия к игре в мацзян на деньги попадали в полицию. Ещё я помню, что родители относились к игре в мацзян с огромным отвращением. А ещё помню, как однажды мы с матерью, проходя по переулку рядом с восточным флигелем дома Лао Ланя, услыхали доносившийся оттуда стук перемешиваемых фишек. Скривив рот, как при виде чего-то ниже её достоинства, мать вполголоса сказала: «Запомни, сынок, учиться можно чему угодно, только не азартным играм». Она сказала это с таким серьёзным выражением, что вовек не забыть, а теперь сама уже умело раскладывает фишки.

И вот они – мать, отец, Лао Лань и Лао Хань – уселись за стол. Молодой парень в такой же форме, как у Лао Ханя – его племянник и подчинённый – заботливо налил всем четверым чай, отошёл в сторону и уселся покурить. Я обратил внимание на лежащие на столе несколько пачек сигарет высшего класса, каждую пачку можно было поменять на половину свиной головы. Отец, Лао Лань и Лао Хань были заядлыми курильщиками, мать не курила, но с деланым видом закурила одну. Зажав сигарету в зубах и ловко выстраивая перед собой фишки, она немного походила на шпионку, которых нередко можно увидеть в старых кинофильмах. «Не прошло и нескольких месяцев, – подумал я, – а с матерью произошла такая огромная перемена: той неряшливо одетой, всклокоченной Ян Юйчжэнь, целыми днями собирающей утиль, больше не существовало». Перемена с матерью походила на превращение гусеницы в бабочку, настолько она была грандиозной и невообразимой.

Это была не обычная игра. Они играли на деньги, и ставки были высокие. Перед каждым лежала стопка денег, и самой мелкой была банкнота в десять юаней. После того, как кто-то выигрывал, эти банкноты так и летали туда-сюда. Я обратил внимание, что стопка денег перед Лао Ханем становилась всё выше, а стопки перед отцом, матерью и Лао Ланем убывали. Лицо Лао Ханя сияло жирным блеском, он то и дело засучивал рукава и потирал руки, сорвал фуражку с головы и швырнул на диван за спиной. Лао Лань всё время посмеивался, на лице отца сохранялось безучастное выражение. Лишь мать то и дело что-то бормотала под нос. Мне казалось, что неудовольствие матери – притворное, она показывала его, только чтобы Лао Хань остался доволен выигрышем. В конце концов, она заявила:

– Всё, больше не играю, не везёт.