Сорок одна хлопушка

Опустив голову, я посмотрел на страдальческое выражение лежащей в тазе ноги и холодно проговорил:

– Я всё видел.

– Что ты видел? – неуверенно произнёс Хуан Бяо.

– Всё видел.

Почесав шею, Хуан Бяо хихикнул:

– Дружище Сяотун, я их терпеть не могу. Терпеть не могу за то, что они день за днём приходят на бесплатные харчи. К твоим родителям я не…

– Но мои родители тоже хотят есть!

– Да, твои родители тоже хотят есть, – усмехнулся он. – Древние говорили: «Не видел, как приготовлено, значит, чистое», – верно? На самом деле чуть облитое мочой мясо становится нежнее и свежее. Моя моча никакая не моча, а первоклассное кулинарное вино.

– А сам ты такое ешь?

– Странно, что человек не может пить собственную мочу? – усмехнулся он. – Но вот ты, раз уж видел, тоже не можешь заставить себя есть, – он взял таз, вернул баранью ногу в котёл, потом поставил передо мной таз с мясом, вынутым из котла до того, как он туда помочился. – Вот, парнишка, это, как ты видел, выловлено из котла до добавления кулинарного вина, можешь есть спокойно. – Он взял с разделочной доски плошку толчёного чеснока и поставил передо мной: – Вот, макай сюда, у твоего дяди Хуана мясо единственное в своём роде: разваренное, но не сильно, жирное, но не приторное, меня специально пригласили, чтобы я его приготовил.

Склонив голову, я смотрел на эти излучающие радость куски мяса, на то, как они возбуждены, на их подрагивающие, как виноградная лоза, маленькие ручки, слышал их речь, походившую на пчелиное жужжание, и душа переполнялась чувств. Речь их была еле различимой, но каждый иероглиф произносился чётко, и я слышал всё чрезвычайно ясно. Я слышал, как они называли меня по имени, как рассказывали о себе, о своей красоте, чистоте и замечательных качествах.

– Раньше мы были частями собаки, быка, свиньи, барана, – говорило мясо, – но нас трижды промыли в чистой воде, три часа варили, и мы уже стали чем-то отдельным, со своей жизнью, своими мыслями и, конечно, чувствами. Наше нутро пропиталось солью – и у нас появилась душа. Наше нутро пропиталось уксусом, вином – и у нас возникли чувства. В наше нутро проникли лук, имбирь, анис, корица, кардамон, сычуаньский перец – и мы обрели выразительность. Мы твои, мы хотим быть твоими. Мучительно кувыркаясь в кипятке котла, мы звали тебя, ожидали тебя. Мы надеялись, что нас съешь ты, боялись, что нас съест кто-то другой. Но мы бессильны. Слабая женщина ещё может очиститься от поругания самоубийством, а мы и этого не можем. Наша жизнь ничтожна, мы можем лишь покориться судьбе. Если не ты съешь нас, неизвестно, какой простолюдин вонзит в нас зубы. Они такие: могут откусить и бросить на стол, чтобы на нас пролилось терпкое вино из рюмки. Могут и загасить о нас окурок, чтобы в душу к нам проник мерзкий никотин и нас обволокло ядовитым дымом. Собирают нас вместе с шелухой от креветок, панцирями крабов, грязными салфетками и бросают в мусорное ведро. В этом мире таких людей, подобных тебе, Ло Сяотун, которые любят мясо, разбираются в нём, которым оно действительно нравится, очень мало. Дорогой Ло Сяотун, ты любишь мясо, а мясо любит тебя. Как же мы любим тебя, давай, съешь нас. При этом мы чувствуем себя, как женщина, которую берёт замуж горячо любимый мужчина. Давай, Сяотун, женишок ты наш, что ещё сомневаешься? Что ещё переживаешь? Действуй, шевели руками, раздирай нас, разжёвывай, отправляй в живот, разве ты не знаешь, что всё мясо в Поднебесной только на тебя и уповает, перед тобой и благоговеет, возлюбленный всего мяса в Поднебесной, почему ты ещё не с нами? Ах, Ло Сяотун, любимый, или ты ещё не ешь нас потому, что сомневаешься в нашей чистоте? Или ты считаешь, что, ещё будучи собаками, коровами, баранами, мы набрались всех этих гормонов, рактопамина[61] и прочей отравы? Да, это суровая реальность, чистого мяса в Поднебесной уже осталось немного, в хлевах, загонах и конурах много выросших на отбросах свиней и быков на гормонах, наевшихся удобрений овец и отведавших химических препаратов собак, найти чистую, неотравленную скотину очень непросто. Но мы-то, Сяотун, чистенькие, нас специально закупал в захолустье гор Наньшань командированный твоим отцом Хуан Бяо, мы – тамошние собаки, выросшие на отрубях и зелени, мы – коровы и овцы, питавшиеся зелёной травой и родниковой водой, мы – жившие в горных ущельях дикие свиньи. В нас до и после забоя воды не впрыскивали и уж тем более в формалине не вымачивали. Такое чистое мясо уже днём с огнём не найдёшь. Ешь нас быстрее, Сяотун, если нас не съешь ты, то нас съест Хуан Бяо. Этот якобы преданный Хуан Бяо, которому корова родная мать, своих собак поит коровьим молоком, его собаки тоже с гормонами. И в его собачатину воду впрыскивают. Не хотим, чтобы он нас ел…

От полных глубокого смысла переживаний этого мяса в тазу я так расчувствовался, что в носу засвербило и захотелось зарыдать в голос. Но прежде, чем я разрыдался, из большого котла донёсся дружный плач мяса:

– Ло Сяотун, съешь нас тоже, хоть этот ублюдок Хуан Бяо и обдал нас мочой, мы гораздо чище мяса, что продают на улице. В нас нет отравы, мы тоже очень питательны, тоже чисты, Сяотун, умоляем, съешь нас тоже…

Полившиеся слёзы забарабанили по мясу в тазу. Завидев, что я плачу, мясо опечалилось ещё больше и кусок за куском стало рыдать, покатываясь туда-сюда, от этого таз на табуретке сотрясался без остановки, а душа моя болела невыносимо. Я наконец понял, что в мире всё очень непросто, по отношению к чему угодно, пусть даже к куску мяса, человек должен испытать исходящую из самого сердца любовь, только тогда он сможет поистине понять его красоту. Если не можешь что-то любить, не сумеешь и оценить это, не оценишь его очарование. Раньше я смотрел на мясо лишь голодными глазами, любви ещё было недостаточно, но по доброте своей мясо выбрало меня задушевным другом из всего человечества и заставило устыдиться, ведь у меня и впрямь может получиться лучше. Ладно, мясо, любезное, отныне буду заставлять себя хорошенько есть тебя, не могу же я предать твои глубокие чувства ко мне. Если такое чистое и прекрасное мясо может испытывать любовь и уважение ко мне, я, Ло Сяотун, считай, самый счастливый человек в Поднебесной.

Я ем вас. Ем, обливаясь слезами. Слышу, как вы плачете у меня во рту, но понимаю, что это слёзы счастья. С плачем я поедаю плачущее мясо и чувствую, что этот процесс превращается в некую духовную связь. Нет, такого раньше я никогда не испытывал, отныне в моём понимании мяса произошла коренная перемена. Один седобородый старик из захолустья Наньшань говорил, что можно разными путями познать дао и стать небожителем. Я спросил его: а если есть мясо, тоже можно? Он презрительно ответил, что можно, и поедая дерьмо. Тогда мне стало ясно, что, обретя возможность слышать, как говорит мясо, я стал отличным от других. Это тоже явилось причиной моего ухода из школы: я уже мог общаться с мясом – ну чему мог научить меня учитель?

Пока я ел, Хуан Бяо стоял рядом и с дурацким видом смотрел на меня. У меня не было ни сил, ни интереса обращать на него внимание, во время такого близкого общения, которое происходило между мной и мясом, в кухне, казалось, никого не было. Лишь когда я поднимал голову, чтобы передохнуть, его маленькие глазки, посверкивавшие дьявольскими огоньками, заставляли меня вспомнить про это живое существо.

Мяса в тазу оставалось всё меньше, а в животе всё больше. Потяжелевший живот дал знать, что больше есть не в силах. Если есть дальше, то и дышать не смогу. Но мясо в тазу ещё звало, всхлипывало и мясо в большом котле позади. В подобной ситуации я ощутил безграничную печаль от того, что размеры моего живота не позволяют вместить всё мясо на земле. Всё мясо в Поднебесной уповало на то, что я съем его, я тоже мечтал об этом, не желая, чтобы оно попало в бренные тела тех, кто в нём ничего не понимает, но это было невозможно. Чтобы потом ещё есть мясо, я закрыл рот, мечтая есть его и в будущем, и попытался встать. Но не смог. С трудом опустив голову, увидел, как сильно выпирает мой живот. Мясо в тазу призывало меня, попискивая со сладкой грустью, но я понимал, что если съем ещё, то мне конец. Опираясь о края табуретки, в конце концов, поднялся. Закружилась голова, я понял, что это и есть состояние, когда переешь мяса, так называемое «головокружение от мяса», этакое комфортное ощущение. Хуан Бяо протянул руку, чтобы поддержать меня, и с каким-то бесподобным восторгом произнёс:

– Ну, брат, ты воистину обрёл заслуженную славу, раскрыл глаза недостойному.

Я понял, что он имеет в виду, слава о том, что я могу есть мясо, умею это делать, съедаю много, уже разлетелась по всей деревне.