Симфония времён

22
18
20
22
24
26
28
30

Внезапно все вокруг погрузилось в тишину и темноту…

Глава 32

Верлен

Я лежал, вытянувшись на металлическом столе в центре мастерской Гефеста, мое тело словно застыло, руки и ноги были тяжелыми, мысли с трудом ворочались в голове. Я не знал, что происходило с тех пор, пока я находился без сознания. Тем не менее я осознавал, что сделала Сефиза, как далеко зашла на этот раз, чтобы вырвать меня из лап смерти…

Сефиза все решила вместо меня.

Она не приняла в расчет мои намерения и желания, мое стремление искоренить в себе бога. Она заставила меня поглотить душу человека, чей труп лежал на каталке менее чем в паре метров от меня. Они с Гефестом поместили сюда этого несчастного с единственной целью – чтобы я всосал его дух. И Сефиза сама, нарочно порезала мне руку, чтобы привести в действие мою силу.

Вот только, сколько бы я ни ломал голову, мне никак не удавалось понять, почему она так поступила.

Сефиза склонилась надо мной так близко, что я ощущал пьянящий аромат ее волос. Я понимал, что ее действия продиктованы желанием предотвратить еще большие жертвы, и все же она коснулась внутренней стороны моей ладони своими мягкими губами, оставив на коже прохладный, влажный отпечаток.

Мне хотелось остановить время, чтобы это мгновение длилось вечно.

После мучений, пережитых во время приступа, этот поцелуй – пусть и ненастоящий – подействовал на меня как живительный бальзам.

Верно, я нуждался в Сефизе, чтобы выжить, во всех смыслах этого слова…

Девушка закрыла глаза, по ее щекам скатились две слезы; она по-прежнему сжимала мою руку, моя ладонь почти касалась ее лица. Не удержавшись, я большим пальцем медленно погладил ее щеку, наслаждаясь ощущением шелковистой, мягкой кожи. Странное прикосновение, сдержанное, и в то же время животворящее, болезненное и чудесное, подействовало на меня как удар тока. Это показалось мне одновременно естественным, правильным и в то же время нечестным и отравляющим. Потому что я не имел права наслаждаться этим прикосновением.

Однако…

Я вообще не имел права прикасаться к этой девушке. Даже мысли о ней должны стать для меня запретными, мне не позволено думать о том, каково это – стереть ее слезы, провести кончиками пальцев по шее, отвести со лба волосы. Мне запрещено мечтать о том, как я сажусь, прижимаю девушку к себе и шепчу ей на ухо, почему делаю это…

Я отдернул руку от лица Сефизы, уронил на стальной стол и сжал кулак – как будто от этого я забыл бы то сладостное ощущение, которое возникало в моей душе от простого прикосновения к этой девушке.

Сефиза была так обманчиво близко, на ее лице читалась тревога – вероятно, наигранная, и это ее притворство причиняло мне немыслимую боль.

Дрожа от постыдной слабости, я неловко перекатился на бок, отвернувшись от Сефизы. Следовало увеличить расстояние между нами, потому что я больше не мог выносить эту пытку. Затем против воли я сжался в комок и застонал, как последний трус, каковым я и являлся; все тело ныло, мышцы крутило – моя природа не оставляла меня в покое.

В конце концов мне от себя не убежать.

Кроме того, мне не сбросить с себя ответственность за свои ужасные преступления и не заполнить бездонную пропасть между нами, которую я выкопал собственными руками. Своим необдуманным поступком я подписал себе смертный приговор, и никакого выхода у меня нет. Попытка уничтожить божественную часть моего существа, столь ядовитую и гнусную, ничего не принесет. Я обречен убивать, чтобы жить, и обречен жить, чтобы страдать…

Что бы я ни делал, я навсегда останусь чудовищем, навечно прикованным к своей грязной сути. Навеки проклятый…

Раньше мне было намного проще принимать это – я почти не задавался подобными вопросами, просто слепо выполнял требования отца. До сих пор я позволял ему направлять меня, совершал преступления по его указке, принимал его видение добра и зла. В то же время разве, поступая так, я не совершил худшую из своих многочисленных ошибок?