Дрожащей рукой Олимпия подняла повыше горлышко бутылки, которым убила Фаустуса, и замерла, намереваясь вонзить осколок себе в горло. Лучше умереть быстро, чем претерпеть страшные пытки и мучительную агонию, уготованную приговоренным.
Глава 41
Дрожа всем телом, Олимпия приблизилась к кровати и, борясь с тошнотой, уставилась на труп верховного прелата Фаустуса, лежащий на залитых кровью простынях. На девушку накатило отчаяние. Она посмотрела на зажатое в кулаке горлышко бутылки, с которого еще капали красные капли. Олимпия взмахнула рукой, целясь себе в горло, но в последний миг остановилась, так что острый край замер в сантиметре от ее кожи.
Нет, она не может этого сделать.
Она не должна.
Нужно спасать свою жизнь во что бы то ни стало. Она не собирается умирать, тем более из-за этого прелата, садиста и извращенца!
Охваченная внезапной жаждой жизни, Олимпия бросилась в ванную. Там она кое-как вымылась, постаравшись убрать с волос и тела отвратительную красную жидкость. Затем дрожащими руками стянула длинные влажные пряди в пучок, вернулась в спальню и натянула на себя одежду, в которой пришла сюда накануне.
После чего девушка вышла из комнаты, стараясь производить как можно меньше шума и отчаянно пытаясь подавить бьющую ее нервную дрожь. Тем не менее она подскочила от испуга, увидев дворецкого верховного прелата – слуга уже надел ливрею и вышел на работу.
– Я… Мне нужно идти прислуживать его высочеству Тиресию, – дрожащим голосом объявила Олимпия. Потом по наитию добавила: – Верховный прелат просил его не беспокоить. Сегодня утром он хочет подольше поспать.
От ужаса ей казалось, будто внутренности завязались в тугой узел.
– Хорошо, госпожа Туллий, – ответил дворецкий, подобострастно кланяясь девушке, как будто так и надо.
Олимпия не стала ждать, пока он заметит ее покрасневшие от слез глаза, дрожащие руки и сгорбленную спину – от потрясения она просто не могла держаться прямо. С другой стороны, все девушки, которых она встречала здесь прежде, выходили из этих дверей примерно в таком же состоянии, ибо Фаустус ежедневно кого-то наказывал. Отговорившись необходимостью спешить, Олимпия быстро пошла к выходу, а выйдя в коридор, бросилась бежать куда глаза глядят.
Ей не к кому было обратиться.
У матери произойдет сердечный приступ, как только Олимпия расскажет ей о случившемся, или же, если сердце все же выдержит, Марсия сама донесет на дочь, чтобы не допустить казни всей семьи – пусть лучше на Дереве вздернут только одну паршивую овцу… Альвин единственный поддерживал девушку, но он пропал несколько недель назад.
Что же до нескольких подруг Олимпии – дочерей мелких дворян, служивших, как и она, у разных божеств, – ни одна из них не сможет ее понять и тем более простить ее поступок.
Остается только Сефиза.
Олимпия познакомилась со своей новой преподавательницей музыки совсем недавно, однако та пообещала, что в случае чего девушка сможет на нее положиться. Возможно, дама Валенс – единственный человек во всем Соборе, способный выслушать рассказ Олимпии и не осудить ее – а, если повезет, даже помочь ей…
Итак, девушка направилась в покои Сефизы, но там служанка сообщила ей, что хозяйки нет. Тогда Олимпия повернулась на сто восемьдесят градусов и на негнущихся ногах зашагала к дверям покоев Первого Палача.
В любом случае выбора у нее не было: никакого иного решения она просто не видела…
Олимпия шла вдоль одной из многочисленных дворцовых колоннад, как вдруг ее ушей достигли какие-то странные звуки, похожие на отдаленный грохот, но она предпочла не обращать на это внимания. Кровь гулко стучала у нее в висках, наверное, слух ее подводит.