Долгая навигация

22
18
20
22
24
26
28
30

— Как, товарищ мичман? — спросил, мигнув на газету, Женька. — Нравится?

И погладил, довольный, свою черную волнистую челку.

…Оркестр, по случаю мороза, был отменен. В лютый, железо ломающий мороз выстроилась на стенке в парадной форме бригада. В двадцати шагах перед строем высились и терялись в тумане паровых магистралей обросшие изморозью корабли. Вечерело; малиновые, фиолетовые пятна летели над стенкой в пару. Стол под красным бархатом, и на бархате стола — черное и золото: кортики, погоны. Лицом к бригаде, шеренгой, застыли, с многолетней выправкой, восемь мичманов, и самый маленький и широкий, в непривычном белом шарфике, — мичман Раевский.

— …Раевский!

Бригада дышала, треща. Боцман докладывал комбригу, и не было слышно, что.

— Поздравляю вас…

— …Союзу!!

Пар вырывался, шипел. Фиолетовые пятна проносились все гуще, и торжественным маршем под хрип перемерзших динамиков проходили уже в темноте.

8

Закладывали циркуляцию, палуба кубрика заходила ходуном, сотрясаемая винтами; всех поволокло набок — и поставило на ноги вновь. Иван, беззвучно матерясь, держался за ушибленную макушку, так же беззвучно смеялся Женька.

— …Обозначается буквой «Покой», — убеждающе толковал Леха, — означает: «Приказание». Иван по тыкве получил, спать не будет. Задраиваются они, во-первых, ночью. На ночь то есть. Потом — по сигналу «к бою-походу» и по тревогам…

Загремели запоры двери.

— Покойник пришел, — сказал Карл.

И влез, ступая огромными ботами химкомплекта, Дима.

— Здравствуйте, — сказал с поклоном Дима.

— А потом еще в узкостях, тумане, шторме и при эволюциях, — уверенно заключил Леха. — Товарищ мичман, Олейник опять сухой.

— …У-ух! — ревел когда-то на Диму боцман. — Олейник! Почему сухой?

— Не знаю, товарищ мичман!

По отбою тревоги, когда все сдергивали противогазы и сдирали резиновые рубахи противохимических костюмов, с рубах лило ручьем, пар валил от загривков… Дима был сух. Боцман хватал его за вихры — сух!.. сукин сын. Все в костюмах, все в противогазах — на одну, резиновую морду, попробуй уследи за «сачком». И, отчаявшись, Раевский нарисовал мелом на Диме большой крест. «При мне будешь!» Проклятое дело работать у боцмана в аварийной партии, но Диме в ту ночь досталось, как не снилось никому. Только и слышалось по коридорам и шахтам, в полутьме перекрещенных бревнами кубриков: Олейник! Олейник! Олейник!..

— Ко мне! — велел боцман по отбою тревоги. — Снять противогаз.

Дима был красен, замотан безмерно, но — сух.