Долгая навигация

— Спасибо, ребята, — вяло сказал Шура.

— Очень хорошо, — сказал флагврач. — Не ожидал, Куприянов.

— Служим, — сказал Доктор. — Прошу разрешения отвязать?

Шуру уже унесли вниз, когда Валька доложил о том, что слышит шумы винтов.

Комбриг удивился, посмотрел на часы. Взял микрофон и попросил уточнить пеленг.

— …Предположительно — тральщик! …оборотов в минуту! — кричал в динамике Валька.

Комбриг спустился в ходовую рубку. Включил радиолокационную станцию и, в ожидании, когда засветится экран, разминал тонкую сигарету. Синьков, мучась, отворачивался, чтобы не видеть, как комбриг будет закуривать… Экран засветился, зеленый луч развертки неторопливо побежал по кругу. Комбриг защелкал тумблерами, легко, осторожно заработал ручками настройки. Ждал он долго. Наконец на предельной дальности луч развертки зацепил и высветил пятнышко. Пеленг, с поправкой на бешеное море, был верен. Комбриг выключил станцию, дунул в трубу.

— Как фамилия, акустик?

— Матрос Новиков, — хрипло крикнул Валька. — Виноват!.. старший матрос Новиков.

— Так, — сказал комбриг. — Работайте. Товарищ старший матрос. — Заткнул трубу пробкой со свистком, на никелированной цепочке, и повторил: — Новиков…

Старший матрос Валька Новиков сидел, привязанный к креслу, уперевшись в палубу широко расставленными ногами, полуголый и взмокший, в полосатой, с пятнами смазки, майке.

Ноги в холщовых и сверху — ватных штанах, в суконных портянках и яловых сапогах выламывало от холода. Фонтанчики воды били в ногах из разболтавшихся от волн сальников; Валька подтягивал сальники наспех, одной рукой, но толку выходило мало, сальники надо било набивать заново, вода плескала по сапогам, проваливалась под настил, заборная труба насоса под настилом то захлебывалась водой, то выла вхолостую. В то время как ноги ломило от холода, по голым перемазанным плечам, по спине тек густой едкий пот: воздух был сперт от раскаленных блоков станции, нечем было дышать.

На свое счастье, Валька укачивался слабо, хотя медики предсказывали ему обратное. С вращающегося кресла на всяких медицинских комиссиях он валился кулем. Стены комнаты, пол и потолок, вертясь, проносились мимо… «Ну куда же вам во флот, молодой человек?» — «Пойду. Ерунда все эти ваши кресла…» — бормотал он, припав к холодной, крашенной зеленой краской, уплывающей стене. Так было, когда он поступал в мореходку, и когда, не поступив, требовал в военкомате, чтобы его послали на флот, и позже… Штормов, уже на корабле, он ждал со страхом. Но оказалось — ничего, только от качки тяжелая боль поселялась в висках и голод мучил — нестерпимый.

Сухари, что оставил ему Шурка, он давно уже сгрыз — разодрав иссохшие нёбо и язык. Крошки еще лежали на деснах. Хотелось пить — и курить, чтобы хоть как-то просветлить отупевшую от бессонницы голову, но пресная вода во флягах давно уже кончилась, а последние крошки табаку скурили… сколько дней назад? Море совершенно одуряюще, однообразно, муторно переворачивалось в наушниках, железная коробка поста, где сидел он, уперевшись ногами в настил и вцепившись в штурвал и пульт станции, валялась так и этак, и летела по «американским горам»… шум в наушниках напоминал детскую игрушку калейдоскоп, только стекляшки в теперешней игрушке были сплошь черные, серые, черно-коричневые, и головная боль была уже до невозможного свирепой… — когда нежной прожилкой, словно ниточка избавления от боли, проступила в дыму безобразно гудящего моря некая осознанность.

И Валька машинально, не вполне отдавая себе отчет, каким-то вновь обретенным инстинктом начал выуживать и вытягивать эту, почти не поддающуюся различению соразмерность в шумах — и понял, что это уже не море, это — тонко жужжа, пропадая в навале грузных волк, где-то далеко, далеко молотили воду винты.

После про эту Валькину минуту будут говорить многое. Будут говорить, что, если б не было на борту комбрига, никто бы никогда не поверил в это и даже выписка из вахтенного журнала не смогла бы помочь. Будут говорить, что Вальке неслыханно повезло, что такое бывает один раз в сто лет, что по нелепому раскладу вероятностей перемешанные штормом воды сложились в идеальный звуковой канал и, будь этот канал подлиннее, Валька запросто мог бы услышать корабли, ходящие в соседнем океане… Как бы то ни было, на старенькой станции, в большую волну он ухватил работающие винты на дистанции, много большей, чем предусматривалось данными его аппаратуры. «Знаешь, Шура, — признался он как-то, — я думаю, это все оттого, что уж очень голова болела…»

Винты прорисовывались все четче, и боль в висках и глазах, вата, которой словно набита была голова, уступали свежести, и когда винты грохотали и ворочались совсем рядом, в каких-то двадцати кабельтовых, Валька был весел и задорен — будто вымылся в бане с хорошим парком, пива выпил и мяса наелся и часов двенадцать поспал… Акустик на том корабле наконец запеленговал его, и в наушниках застонала морзянка. Валька посмотрел на часы на переборке и выдернул из папки нужную таблицу кода. Цифры, рассыпаясь по таблице, складывались уже в слова, позывные, фразы.

— Товарищ командир! Звукоподводная связь установлена. Командир «сто восьмого»…

Диван в кают-компании был широким и необычайно скользким. При ударе волны Шура вылетал с него, точно с ледяной горки. Поспать решительно не получалось. Время от времени распахивались железные дверцы шкафа, по палубе разлетались замотанные бинтами шины, костыли — Докторово хозяйство. Звенели бутылочки в гнездах аптечных стеллажей. Кают-компания была превращена в пост медицинской помощи по всем правилам.

Вылетев с дивана в третий раз, Шурка плюнул, уселся в кресло, притянутое к палубе винтами талрепа, и завел с Доктором обычную травлю, какая заводится всегда, когда предутренняя вахта скучна, на вахте порядок и конца ночи не предвидится. В приоткрытую дверь кают-компании виден был весь полутемный коридор, и Шура время от времени поглядывал в эту щель, чтобы не прозевать кого-либо из шныряющего по кораблю начальства.