Но иногда, когда у нее настроение пообщаться с живыми, она лезет ко мне с разговорами. Я этого терпеть не могу. Еще хуже, когда она суется в мои дела или трогает мои проекты.
Никто не смеет трогать мои проекты! Я бы доверила их только Вику. Он бы оценил.
На этом я пока прощаюсь. Кажется, я вспомнила, где у меня была запасная тетрадь – я точно прятала одну в шляпную коробку! Мне нужно скорей переписать туда исходные данные по эксперименту, потому что мои подопечные, кажется, начинают активно шевелиться.
13 августа 1911 г.
Чтобы ты знал, эксперимент оказался показательным, я очень довольна.
Мои образцы выбрали пробу № 2 – медовый раствор. Удивительное единодушие, особенно если учесть, что они разных видов и родом из разных земель – от Азии до Южной Америки.
Единственное мое развлечение, кроме как слушать бред Мельпомены, потрошить кроликов да затыкать по ночам уши, – это мои бабочки.
Мертвыми они уже давно меня не интересуют, а на воле слишком неуловимы, чтобы понять хоть что‑то об их мимолетном существовании. Они нужны мне здесь – на расстоянии вытянутой руки, под лампой и лупой. Живые.
Я забочусь о них, причем даже задолго до рождения. За год, что я вывожу бабочек в неволе, я стала почти профессором!
Из-за границы по заказу мне привозят куколок – зеленых, бронзово-коричневых и почти черных. Все они похожи на саркофаги с заключенными в них фараонами и жрецами. Вот только саркофаги не станут более ничем иным, они конечны. И уж точно они не умеют шевелиться. Когда я увидела движение куколки впервые, то чуть не завопила от отвращения. Настолько это казалось противоестественным, как конвульсии камня или дохлой рыбины. Но со временем я привыкла и даже радуюсь – ведь это знак, что куколка жива.
По куколке легко определить, какая имаго из него выйдет, – их цвет и форма так же различны, как и вид крыльев взрослой особи. В некоторых книгах пишут, что по куколке можно определить и пол бабочки, но мне это далеко не всегда удается. Да и к чему?
Куколкам тоже требуется уход. Им нужно тепло и влажность. Я раздобыла для них стеклянные банки, на дно которых наливаю немного воды и раскладываю листья. Зимой зелень достать сложнее, так что в нашем доме почти не осталось неощипанных комнатных растений. Как будто хоть кому‑то до того есть дело.
Самые красивые растения я перетащила в свой кабинет, чтобы получились настоящие джунгли. Тот самый кабинет, где раньше хотел обосноваться Вик. Восковые фигуры, кстати, никуда не делись. Даже если бы постаралась, я бы и с места не сдвинула эти стеклянные гробы. Но я к ним уже привыкла и даже дала фигурам имена. Ободранного зову Якубом, а вспоротую – Яниной. Они муж и жена, ха-ха.
Так вот, куколки! Я пристально слежу за их развитием и каждый этап записываю в специальный журнал. Там я расчертила таблицы, куда вношу вид, дату получения, состояние, температуру воздуха и еще много всего.
Когда куколка начинает темнеть и становится полупрозрачной, это значит, что вскоре она вылупится. Иногда это происходит ночью, но, к счастью, никто не следит, во сколько я ложусь спать.
Для меня было открытием, что сразу же после выхода имаго из скорлупы кокона она еще некрасивая. Слабая, мятая, как мокрая тряпочка, бабочка долго сидит и обсыхает и только после этого расправляет крылышки. Я заношу точное время ее рождения в журнал.
Потом наступает время кормления (об этом я писала ранее, что мои бабочки предпочитают медовый сироп), недолгая беззаботная жизнь на листьях растений и кончиках моих пальцев. А после – откладывание яиц и скорая смерть. С мертвой бабочкой я проделываю все то же, что и прежде, – вымачиваю их тельца в растворе, расправляю крылья и закрепляю под стеклом. Они не слишком мне нужны, но у меня скопилось уже больше полусотни рамок. Я могла бы продавать их через газету или каталог, если бы мне позволили. Но я привыкла не просить лишнего, чтобы меня не лишили того, чем я обладаю сейчас.
Один раз я ставила эксперимент. Мне стало интересно, что будет делать бабочка, если не сможет расправить крылья. Для этого я достала дутый стеклянный шар – елочную игрушку, – очистила от краски и сделала так, что бабочка вышла из куколки прямо внутри него. Она погибла удивительно быстро. Когда ее крошечные лапки перестали шевелиться, я записала время. Прошло всего пара часов. Пожалуй, это слишком расточительно, так что повторяться я не стану.
Я не жестока, вовсе нет. Бабочки лишь насекомые, у них нет души, что бы там ни говорила Мельпомена. Она вообще утверждает, что бабочки и есть души людей, переродившиеся после смерти. Может быть, древние греки и верили во что‑то подобное, но мы, слава богу, живем в двадцатом веке, и у нас есть электричество.
И вот я снова вспомнила Мельпомену. Что поделать, если, кроме нее, я разговариваю только с тобой. Хорошо, я лукавлю. Бывает, я обращаюсь к Якубу и Янине, а еще к своим бабочкам. Разве что никто из вас мне не отвечает. Пока.