4 октября 1911 г.
Опять забываю писать регулярно. Мне нужно стать дисциплинированней. Дисциплина и самоконтроль – это то, что отличает настоящего натуралиста. Ну и, наверное, просто взрослого человека, которым я надеюсь поскорей стать.
Я должна рассказать о двух вещах прежде, чем надежно спрячу личный дневник. До сего момента тебя, мой друг, оберегали Якуб и Янина. Никто не умеет хранить секреты, как эти двое – ведь они немы, как мертвецы. Но все переменилось, переменится и тайник. Личные записи надлежит беречь, как собственное сердце, а в этом месте у меня нет ни одного человека, кому я могла бы его доверить.
Впредь я стану вести только журналы наблюдений, но о них позже.
Бабочки многому научили меня. Например, прежде, когда еще был рядом Виктор, я и не задумывалась о том, как следует брать их в руки. Сачок, банка с каплями лимонада, недолгая жизнь в заточении и вечная – под стеклом. Но чтобы бабочка села на руку, нужно быть тихой, обманчиво мягкой, как вода.
Раскрой ладонь, рука должна уподобиться широкому листу. Усмири дыхание, чтобы не спугнуть создание учащенным пульсом. Смажь пальцы нектаром. Позволь ей приблизиться и ни в коем случае не торопись. Будь близко, но не слишком, так близко, чтобы любопытная бабочка – а по натуре они довольно любопытны – сама к тебе потянулась. Сама попробовала вскарабкаться на твои пальцы. Теперь можно пошевелить ими, чтобы она поудобней устроилась, помогая себе парусами крылышек.
И только тогда ты можешь сжать кулак. Если, конечно, не жалко испачкаться и образец.
Обычно я так не делаю. Может, всего раз.
Так вот, я поняла, что раньше я была все равно что недотепа с сачком, которая носится по саду, размахивает своим орудием и кричит от досады. Чтобы достичь своих целей, я должна измениться. И должна заставить бабочку сесть мне на руку.
Сегодня, когда Мельпомена пришла ко мне побездельничать – хоть я и не помню, чтобы эта приживалка делала хоть что‑то осмысленное, – я не стала глядеть на нее волком. Напротив, якобы превозмогая смущение и юношескую ершистость, я предложила ей посмотреть, как из своего кокона выходит Parnasius Apollo. Уговаривать ее не пришлось.
После рождения бабочки Мельпомена долго разглагольствовала об Аполлоне, горе Парнас и Дельфийском оракуле. Что бы она там ни думала, я хорошо знаю древнегреческие мифы. Нужно быть полной дурочкой, чтобы их не знать. А Мельпомена и не поняла, что попалась.
– Так ты вроде того оракула? – осторожно уточнила я, глядя на нее искоса.
– О нет, – прощебетала она. – Предсказания ближе нашей Терезе. Иногда она делает настоящие пророчества, почти как Нострадамус…
Я проглотила комментарии о бесполезных стишках средневекового шарлатана. Вместо этого продолжила расспросы:
– В чем же тогда твой талант? Ну, кроме как говорить с умершими.
– А тебе этого мало? – хмыкнула Мельпомена. – Думаешь, это так просто? Тот крест, что я…
Ох, устала, не стану я пересказывать каждое слово, что она произнесла. Все равно смысла в них ноль. Суть в том, что я знала – она начнет хвастаться, нужно только дать ей время. Ведь меня интересовало только одно.
– …и еще я умею погружать людей в целительный сон, отправляя их тонкие тела в далекое странствие, приносящее…
– То есть ты владеешь гипнозом?
Тут она осеклась, видимо осознав, что сболтнула лишнего. Но отступать было поздно.