Фаустина смеется:
– Можешь поверить, это все правда. И меня тоже чуть не стошнило. Но только не от описания гнойников и всего такого.
Запрокидываю голову и усиленно дышу носом, чтобы отогнать подскочившую к горлу желчь. О да, только таких историй мне и не хватало для полного счастья!
– А от чего? – интересуюсь сквозь навернувшиеся слезы. – Только не говори, что от еще более мерзких вещей!
Фаустина лукаво склоняет голову набок:
– Меня тошнило от того, что этими глупостями восхищались. Другие люди считали это нормальным проявлением любви к Нему. Они считали это нормой, понимаешь?
И тут я понимаю, что моя монашка имела в виду.
– А ты умна, я погляжу, – хмыкаю я. – Кроме одного: зачем ты рвешься в веселенькую компанию любителей пауков?
Раздается зычный голос старшей медсестры, призывающий больных вернуться по палатам – время прогулки окончено. Фаустина подмигивает мне и, подхватив под локоть, ведет к больничному крыльцу.
– Ну а я не совсем вписываюсь в общество любителей напиться вина и обжиматься с кем попало под гадкие визги трубы. Я ненормальная и вижу то, чего никто не видит. Просто я решила быть там, где как можно больше людей, похожих на меня.
– А если они?..
– Если люди ошибаются, это еще не повод презирать их. Бог любит всех, а значит, я тоже.
Медсестры на крыльце методично перетряхивают пальто пациенток, особое внимание уделяя воротникам и карманам, чтобы женщины не протащили в отделение камешки или другой сор, которым смогут навредить себе или другим.
Мне нечего скрывать от персонала. Разве что кроме одной крохотной, но опасной новой мыслишки.
Женское крыло будит меня посреди ночи абсолютной тишиной. Я открываю глаза на судорожном вздохе. Что‑то не так.
По палате разлит привычный синий сумрак, но к нему примешивается что‑то еще, что‑то, чего здесь быть не должно.
Осторожно сажусь в скрипучей кровати, но она все равно отзывается на каждое движение. Чертыхаюсь и оглядываюсь на кровать Фаустины. Та спит крепко. Есть ведь выражение «сон праведника». Видимо, оно как раз про такие случаи – Фаустина каждую ночь спит как убитая. Тем она мне и нравится, помимо других весомых достоинств. Но пока я перевожу взгляд со своих опутанных простыней ног на безмятежный холмик на кровати соседки и обратно, я замечаю главную неправильность.
Дверь нашей палаты приоткрыта. Не распахнута настежь, как бывает во время обхода, а являет узкую вертикальную полоску света, отраженного от стен больничного коридора. Что же это?
Спускаю с матраса ноги и не глядя засовываю их в войлочные тапочки. Женское крыло по-прежнему безмолвствует. Раздайся извне хоть один звук, будь то всхлип или истошный вопль, я бы вздохнула с облегчением и легла досыпать. Но полнейшая тишина вкупе с приоткрытой дверью приводят меня в волнение.
Наверное, стоило бы разбудить Фаустину, чтобы она… что? Посмеялась над моей подозрительностью?