Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры
«Я готова на все».
Контрольным, кажется, нет конца. Понимаю, через месяц нас ждут пасхальные каникулы, но силы уже на исходе. Впрочем, это даже к лучшему – это может быть причиной, по которой одноклассникам пока не до меня. Сегодня, например, на моем столе даже не обнаружилось ни единой бумажки с оскорблениями. Надо же, к такой роскоши можно и привыкнуть!
У меня в сумке – кулек первоклассных шоколадных конфет с пьяной вишней. От девочек в пансионе я слышала, что пани Новак их просто обожает. Даже если она снова меня прогонит, никто не помешает мне просто оставить конфеты у нее на столе. Нельзя сдаваться, я должна вернуть дружбу моей наставницы! Иначе я просто не смогу жить с этой виной.
Но одних конфет мало. Я должна быть хорошей, чтобы пани Новак снова начала мне улыбаться. Поэтому я не бегаю к ней посреди уроков, а смиренно жду последнего звонка. Быть может, она так расчувствуется, что мы даже вместе пойдем из школы.
Однако звонок так и не звенит. Вместо этого нашу учительницу польского вызывают в коридор деликатным стуком в дверь. Через несколько мгновений раздается ее тихий вскрик, и класс немеет, точно по команде.
Лица медленно поворачиваются к двери, когда в нее в сопровождении пани Курик входят двое мужчин в форме. Полицейской форме.
Один из мужчин проходит к учительской кафедре, сдержанно кашляет в кулак и обращается к замершим нам:
– Дети, с прискорбием сообщаю, что ваш одноклассник, Павелек Джебровски, был убит. Никто из вас не покинет школу, пока мы не зададим вам вопросы касательно этого происшествия. Ваши родители будут извещены дирекцией и помогут подписать протоколы…
Он все говорил, и говорил, и говорил. Его лицо постепенно расплывалось у меня перед глазами, а голос доносился до ушей как через толщу воды. Как в тот раз, когда меня окунули головой в полный рукомойник и держали за руки.
И в точности как в тот раз, я чувствовала одно – жизнь выходит из меня прочь.
Безумица III
Наутро после исповеди Фаустины мне неловко смотреть ей в глаза.
Во-первых, потому что я считаю ее немного чокнутой. Ведь она выложила мне все, всю свою историю, точно стянула сорочку через голову и выставила напоказ беззащитную грудь и острые ребра. Не на такую откровенность я рассчитывала.
Во-вторых, потому что она считает меня ни в чем не повинной, ну просто несчастной оболганной овечкой. А я не такая.
И все же мы идем на завтрак вместе, я держу ее за рукав и болтаю о всякой ерунде: о повсеместной белизне, о докторе Рихтере, о маленьком прогулочном дворе, где мне так и не удалось побывать. Она кажется немного обиженной. Думаю, ее задело, что я так ничего и не сказала в ответ на ее признание. Только пожелала спокойной ночи и отвернулась к стенке. А я не знала, что можно сказать в ответ на такое. Засыпать ворохом вопросов, как Марыся Каську? Скривиться и обозвать выдумщицей? Нет, такими тайнами не шутят. Даже если это вовсе уже и не тайны.
И уж совершенно точно я не могла ей признаться, что всю ночь мне снились танцы бесов посреди церкви и одинокая строгая фигура, бредущая между ними в луче неземного света.
Мне гадко от одной мысли, что я так легко поддаюсь этому, этой заразе чужого безумия. Из-за своей податливости я и проиграла пани Новак.
На завтрак каша. Господь, благослови кашу! На суп я бы даже взглянуть не смогла. Перемешиваю все содержимое своей миски и не нахожу ничего подозрительного.
К нам с Фаустиной подсаживается вчерашняя соседка.
– А я думала, ты на вязках провисишь еще пару дней, – без обиняков заявляет она.