Поначалу среди окровавленных камней тихим эхом заметались простенькие ноты. Но вот аккорды слились в такт, а такты сплелись в мелодию, и вскоре я молча и пораженно слушал, как она, такая нехитрая, нарушила и заполнила ужасную тишину вокруг.
На стене, играя на лютне, сидел юный Беллами.
То была не просто мелодия, а подлинные чары. Начинались они как извлеченная из струн спираль меланхоличного рефрена и заканчивались дрожью, волнами по коже, от которых у меня в сердце срывало якоря. Подобной песни я прежде не слышал: она могла заставить камни плакать, а ветер – стихнуть из страха упустить хотя бы маленький робкий печальный момент. В ней слышалась боль и тоска, полнота и потребность, а каждая перемена, когда мелодия начинала звучать громче, поднимала тебя все выше, раскрывая – без слов, таких слабых и немощных, – невыразимую истину. Описывала горько-сладкий круг вроде жемчужно-белого серпа ангельских крыльев: сперва – к пику, а после – вниз, затихая, назад к теплым, как тлеющие угли, нотам, звучавшим в начале. Вот она уже шептала едва-едва слышно, и шелковисто лаская твой больной лоб поцелуем, говорила, что у всего есть конец, а значит, есть он и у тьмы, и здесь, сейчас, в этот яркий благословенный момент, сам ты живой и здоровый.
Сыграв последний аккорд, похожий на тепло поцелуя на губах, Беллами замер и опустил голову. Хлоя же сидела, запрокинув лицо и рыдая, а мы с Рафой вернулись, зачарованные мелодией, назад во дворик. Диор промокнул ресницы рукавом, и даже Сирша утирала глаза. Я и сам, коснувшись щек, с удивлением обнаружил, что они влажные. В сердце, однако, грусти не было.
– Святые мученики… – тихо произнес я.
– Это было… прекрасно, Беллами, – прошептала Хлоя.
–
– У этой песни есть название?
Беллами потеребил ожерелье на шее, задержавшись на последней ноте.
– Чтобы барда признали мастером его же коллеги по
Я покачал головой, окинув Беллами взглядом.
– А седьмая?
Юноша улыбнулся и бережно убрал лютню.
– Я пока не нашел ее, Угодник. Вот почему покинул Августин и мою божественную императрицу. Чтобы воспеть истину мира, мне сперва надо ее узреть, но вот когда найду эту песню, то вернусь в их объятия.
Повисла странная тишина: свистел ветер, но отчего-то было тепло. И в ней Диор задал вопрос, который мучил умы всех нас:
– Что же нам теперь делать?
Хлоя с Беллами обернулись ко мне. Рафа так и смотрел на бойню.
– Лошадей в конюшнях нет, – вздохнул я. – Зато в трапезной еще осталась пригодная еда. В винокурне – водка. Наполним желудки чем-нибудь горячим, и все покажется не так уж мрачно. – Я взглянул на Хлою. – Может, вы с Диором и Рафой сготовите еду, сестра?
Хлоя кивнула.
– Займешь руки – займешь и ум.