– Рафа, Хлоя, – сказал я. – Оставайтесь с Диором.
Феба – сама тишина – проскочила внутрь, и мы с Сиршей последовали за ней. Беллами шел последним. В просторном внутреннем дворике было тихо, словно в могиле. Слышался запах сажи, тлена и крепкого спирта. По сторонам от нас возвышались постройки: на западе – сводчатые залы библиотеки, на востоке – кельи и винокурня. Впереди же дворик переходил в широкий круглый сад, ныне тихий и покрытый снегом. В сердце его стоял огромный круглый собор, сплошь известняк и тонкие стекла витражей. Под ногами у нас были выложены прекрасные мозаики, описывающие житие мучеников… замаранные в запекшейся крови.
Внутри нашлись еще тела, десятки мертвых, почти все в рясах. Оставленные гнить тут, они пролежали с неделю. Всюду кишели крысы: черноглазые, упитанные. Сидели на телах и вороны: птицы клевали замерзшее мясо, будто ища в нем клад. На внутренних стенах висело еще больше распятых, вверх ногами – как и бедолаги снаружи.
– Работали сталью, – заметил Беллами, опустившись на колено у одного из тел.
– Тех, что на стенах, ободрали до костей. – Я сплюнул. На языке стоял привкус смерти, живот крутило. – Их пытали и оставили истекать кровью.
– Что, во имя Бога, тут произошло, Габриэль?
– Бойня…
– Угодник.
Я обернулся к Сирше – та стояла на парапете над воротами и указывала на тела и потеки крови во дворике; я же, только поднявшись к ней по лестнице у привратницкой, понял, что вижу. Беспорядочная с виду бойня открыла свой безумный узор: сквозь тошноту я разглядел мрачный символ, составленный из трупов.
Я кивнул.
– Наэль, ангел благости.
– Это работа священной инквизиции, – прошептал Беллами.
– Господи ты Боже мой…
Услышав стон, я глянул вниз и увидел в воротах старика Рафу: от горя его смуглая кожа побледнела. Он прошел во двор, запинаясь и стиснув в кулаке колесо так, что серебро чуть не погнулось.
– Отец наш небесный, что это еще такое?
Он бросился к ближайшему трупу, распугав крыс. Упал на колени и бережно перевернул мертвеца на спину, а потом издал дрожащий стон.
– О-о-о-о нет, Альфонс… – Обернулся к другому, мальчишке, и его лицо скукожилось, точно пергамент в кулаке. – Джамал? Джамал!
Он сгреб гниющий труп в объятия, словно баюкая его.