Империя вампиров

– Пред ликом Господа Всемогущего, создателя земли и неба, прошлого и будущего, посвящаю свою жизнь ордену Святой Мишон.

Я есмь свет в ночи. Я есмь надежда отчаявшихся. Я есмь пламень, бушующий меж этим миром и концом всего сущего. У меня не будет семьи, только братья. Я не полюблю женщины, только нашу Матерь и Деву. Я не познаю покоя, только в раю, одесную Отца моего Небесного.

И пред ликом Господа и семерых Его мучеников клянусь: да узнает тьма имя мое и устрашится. Покуда горит она – я есмь пламень. Покуда истекает кровью – я есмь клинок. Покуда грешит она – я есмь угодник Божий.

И я ношу серебро.

– Пред ликом Господа Всемогущего, Девы-Матери, семерых мучеников и всех ангелов воинства небесного нарекаю тебя братом охоты. На колени ты опустился инициатом веры. – Халид отступил, кривя покрытое шрамами лицо в улыбке. – Встань же…

– Стойте.

В соборе установилась тишина, и все посмотрели на Изабеллу. Императрица поднялась с места и, осенив себя колесным знамением, подошла к алтарю и встала передо мной.

– Пролитая кровь взывает к долгу, – сказала она. – Проявленная доблесть взывает к награде. Мы без сомнения видим, что тебя ведет рука Божья, Габриэль де Леон. Вся империя в долгу перед тобой, и она отплатит тебе чем может.

Изабелла эффектно обнажила меч.

– Пред ликом Бога, Девы-Матери и мучеников нарекаем тебя защитником империи и хранителем Святой веры. Велим тебе быть справедливыми к нашим подданным и беспощадным к врагу и следовать всем законам земным. Ты наш меч. Наш щит. Наша надежда. Встань, Габриэль де Леон, угодник-среброносец Сан-Мишона и рыцарь Элидэна.

Собрание ликующе взревело, а сердце у меня в груди воспарило. Я оглядел лица товарищей, когда они встали: Тео и Финчер, де Северин и Филиппы. Халид улыбался, Талон неохотно кивнул. Даже брат Серорук, сурово поджимавший губы, будто чуточку скривил их в улыбке. Впрочем, сам он – я не сомневался – списал бы это на игру света. Императрица сияла, как давно утраченное солнце, а ее люди хлопали в ладоши. Тогда я снова украдкой посмотрел на хоры, мимо Хлои Саваж и сестры Эсме, поискал взглядом ту, которая была мне важней остальных. Единственно важную для меня.

Астрид Реннье.

Она мне улыбалась.

Я не мог заговорить с ней, но она, казалось, могла понять меня и без слов. И глядя на императрицу, я мысленно поклялся отплатить Астрид за все, что она для меня сделала.

Любой ценой.

Мы праздновали в трапезной, устроив пир, достойный императоров, хотя сама Изабелла не пришла. Инициаты, что еще недавно называли меня слабокровкой, ссали мне в сапоги и срали в кровать, теперь поднимали за меня кружки. Я же предпочел забыть обиды, понимая: уж лучше обзаводиться братьями, чем врагами. Я был шестнадцатилетним мальчишкой. Героем. Мечом, сука, державы. Нет славы слаще заслуженной. И все же на душе у меня лежал груз, который надо было снять. Остались еще невысказанные слова.

Я медленно поднялся с места, и в зале наступило молчание.

– За настоятельницу Шарлотту, – произнес я. – За привратника Логана. За Мишеля, Мику, Талли, Робера, Деми, Николетту и всех, кто отправился на перевал и не вернулся. За Аарона де Косте и Батиста Са-Исмаэля. – Я поднял кружку и оглядел присутствующих. – За павших смертью храбрых и потерянных братьев.

Зал накрыло тенью, но Серорук встал, провозгласил: «Santé!» – и остальные ему вторили. Мы выпили, потому что были живы и дышали, потому что даже в темнейшую из ночей может найтись повод для праздника. Цена была справедливой, улыбки широкими, и я чувствовал умиротворение. Однако где-то через час все притихли, и я, обернувшись, увидел за спиной четверых в ливреях императорского двора. Впереди всех стоял крепкий зюдхеймец с суровым, покрытым боевыми шрамами лицом.

– Ее императорское величество требует вас к себе, шевалье.