Лоренс уставился на меня в неподдельном изумлении.
– Неужели ты сам не понимаешь?
– Конечно нет. А ты?
Я покачал головой.
– О какой кофейной чашке идет речь?
– Честно говоря, не знаю.
– Пусть лучше твой друг поговорит с Доркас или с другими служанками. Это их дело – следить за посудой. Я чашками не интересуюсь! Знаю только, что у нас есть другой старинный кофейный сервиз, которым никогда не пользуются. Если бы ты его видел, Гастингс! Настоящая вустерская работа! Ты любишь старинные вещи?
Я снова покачал головой.
– О, ты многого себя лишаешь! Нет ничего приятней, чем держать в руках старинную фарфоровую чашку. Даже смотреть на нее – наслаждение!
– И все-таки, что мне сказать Пуаро?
– Передай ему, что я не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит.
– Хорошо, я так и скажу.
Попрощавшись, я пошел в сторону дома, как вдруг Лоренс окликнул меня:
– Подожди, Гастингс! Повтори, пожалуйста, еще конец фразы. Нет, лучше даже всю целиком.
– Найди еще одну кофейную чашку, и все образуется. Ты по-прежнему не понимаешь, о чем идет речь? – спросил я со скорбью в голосе.
Лоренс пожал плечами.
– Нет, но очень хотел бы понять.
Из дома раздался звук гонга, возвещающего приближение обеда, и мы с Лоренсом отправились в усадьбу. Пуаро, которого Джон пригласил остаться на обед, уже сидел за столом.
Во время застольной беседы все старательно избегали упоминания о недавней трагедии.
Мы обсуждали ход военных действий и прочие нейтральные темы. Но когда Доркас, подав сыр и бисквит, вышла из комнаты, Пуаро внезапно обратился к миссис Кавендиш: