Тётка оставляет их в самой роскошной из всех гостевых комнат. Со стенами, выкрашенными в небесно-голубой, и высоким потолком с лепниной.
Богатое убранство комнаты крепко отпечатывается в Настиной памяти. И не раз ещё появится перед её внутренним взором, стоит только закрыть глаза, будто образ тот выжжен клеймом на изнанке век.
Комната залита ярким светом вычурных ламп и торчащих из золочёных канделябров свечей. Девочке снова не везёт – господину хочется, чтобы всё можно было хорошенько разглядеть. Они не доходят даже до кровати – господин толкает её прямо на разложенную на полу медвежью шкуру. Настя приземляется на четвереньки, чувствуя, что задирается подол сарафана.
Она быстро ползёт вперёд, желая забиться под кровать, но мужчина, издав низкий грудной рык, хватает её за щиколотку и рывком тянет на себя.
Грубая медвежья шерсть обжигает колени. И секундная боль, вкупе с паникой и отвращением, вдруг окончательно отрезвляют её.
Настя визжит и извивается. Верещит, пинаясь, кусаясь и царапаясь, будто дикий, загнанный в угол зверёк.
– Приди в себя! – несколькими минутами позже тётка швыряет Настю в соседнюю комнату и несколько раз наотмашь хлещет рукой по лицу. – Приди в себя, ты, мелкая дрянь!
– Это… Это отвг'атительно! – рыдает девочка. – Я не хочу! Я никогда больше не стану эт-того дела-а-ать!
– Ах, не станешь?! – тёткин голос срывается на визг, и Настя на миг даже перестаёт реветь, впервые увидав тётку настолько рассвирепевшей. – Тебе, стало быть, не нравится, как мы живём? Что едим, во что одеваемся? Заруби себе на носу: у всего есть цена! У пирожных! У тряпок! Да что там, у свободы! Или что? Думала, вычеркнуть из биографии родителей-рецидивистов или изменницу-сестру будет проще простого? Как бы не так! И глазом моргнуть не успеешь, как отправишься следом на эшафот!
– Но я не делала ничего дур…
– А эти мерзкие вольнодумные книжки? – оскалилась тётка. – А старые приятели твоей сестрицы?
Настя холодеет. Слёзы градом бегут по посеревшим от страха щекам.
– У меня нет никаких книжек… – еле слышно шепчет она, хотя уже понимает, к чему всё идёт. – Я не знаю никаких…
– Найдутся! – рявкает тётка. Затем прикрывает глаза и заставляет себя сбавить тон. – Но, конечно, ничего такого не произойдёт, если ты будешь послушной милой племянницей, не доставляющей неудобств!
Настя возвращается в комнату с небесно-голубыми стенами и высоким, украшенным лепниной потолком. Сама.
Послушно ложится на медвежью шкуру. Сама. Безмолвно позволяет сорвать с себя детский сарафан. Сама.
«Закрой глаза, – сказала ей однажды Агата, когда всех их – детей изменников и террористов – согнали на площадь смотреть, как свинцовые пули отправляют их родных в последний путь. – Если ты чего-то не видишь, значит, этого нет».
И тогда она закрыла глаза. Зажмурилась, и хлопки выстрелов, крики, пороховой запах – ничего из того не дотянулось до неё. Врезалось в нерушимую стену из зажмуренных век и рассеялось. Не осталось ни в мыслях, ни в памяти. Просто исчезло.
Так что, когда толстый господин спускает до колен свои короткие шёлковые брюки, Настя просто закрывает глаза. И мир снова темнеет, как и в тот день. Реальность отпускает её, позволяя погрузиться в спокойствие и темноту.
Это хорошо, правильно.
ebooksa