Паучье княжество

Надобно только, чтобы на завтра остались силы – придётся попотеть, оттирая от пола постыдные следы этой ночи.

Благонравие

Запах в комнате стоял затхлый и кислый. Совсем узкая полоса света из-под двери, никакого окна. Темнота.

«Не иначе кладовка», – догадалась Маришка, стараясь не замечать, как больно стеллажная балка врезается между лопаток.

Стук каблуков в коридоре становился всё громче, отчетливее. А вместе с ним и предостерегающие «тук-тук-та» – два коротких удара, один долгий – сигнал уже выбывших из игры. Так они давали понять, где находится вода.

Маришка подалась чуть вперёд, прижимаясь носом к щели между дверных петель, но то было без толку – слишком узкая, чтобы что-то в ней разглядеть. Зато стеллаж перестал засеивать спину занозами.

– Можно подпереть дверь, – лениво протянул Володя, стоявший так близко, что от его дыхания снова затрепетал пушок на Маришкиной шее.

Приютская инстинктивно втянула голову в плечи. Лицо обдало жаром.

– Ч-чем? – смущённо спросила девушка, рывком заправив за уши волосы.

– Собой, – шепнул парень и наверняка с этой его обыкновенной, самодовольной ухмылочкой. Маришка хорошо себе её могла представить. – Держи ручку.

Стиснув зубы, она послушалась. А мгновением позже тёплые Володины пальцы легли поверх её ледяных.

Маришка вздрогнула.

– Да успокойся.

О том, чтобы быть к нему так непозволительно близко, приютская и думать боялась.

Смугловатый, с извечным шкодливым прищуром, из всех смазливых в приюте Володя был самым приметным. И то ли в силу расцветающей юности, то ли по каким другим причинам, многие выпускницы поглядывали на него с особенным интересом. И как бы Маришка того ни стыдилась, но тоже частенько ловила на этом себя.

А Володя любил быть в центре внимания. С каждым месяцем пакостил всё больше и больше, не желая позволить приюту и дня прожить без его имени на устах. Он расценивал девичье внимание как поощрение, а учительскую неприязнь – как ещё одно доказательство особого к себе отношения.

Иметь с ним дело было… Иметь с ним дел не стоило. Никто никогда не мог понять, что у него на уме. Иной день он мог отличиться особенным добрым поступком, просто-таки благородным, а в другой раз показать себя откровенной сволочью. Но Маришка всё равно заливалась румянцем всякий раз, когда был он близко. И ничего с тем не умела поделать.

Маришкины щёки пылали, и приютская благодарила и одновременно проклинала весь Пантеон и Единого Бога за то, как темно было в их тесном укрытии.

«Нас не должны, не должны увидеть вдвоём…» – её дыхание сделалось рваным и частым.

Тук-тук-та!