«Гадство…»
А со стороны лестницы послышался новый голос, глухой, грудной. Доселе Маришке совсем незнакомый. Едва слышно тот проворчал: «Ладно уж, оставь ты его».
«Кухарка?»
То было странно – в прежнем приюте кухарке не приходилось никогда покидать кухню. Но какое сейчас до того дело…
Володины пальцы пребольно впились Маришке в плечо.
–
– Успокойся, – Володя как можно тише прикрыл за ними дверь. – Они ничего тебе не сделают. Были б заведены, от нас давно бы ничего не осталось.
Маришка всхлипнула, вцепившись в его руки ногтями. Разумеется, она понимала, что неприятностей – прекрупных лично для
Но чтобы оказаться закрытой с ними внутри…
– Зачем? – сдавленно прошипела она. – Ты не видал, сколько их?
– Захлопнись! – шикнул Володя, и мгновенье спустя галерея огласилась сдвоенным перестуком подбитых железом каблуков.
Они приближались – худшая пара, хуже было бы лишь ежели компанию Анфисе составил Терентий.
Тук-тук. Тук-тук. Не в ногу, разумеется. Не равномерно. Их голоса становились громче, слова отчётливее. Становилось возможным разобрать, о чём они говорят.
«Всевышние…»
– …а я повторяю тебе, я на это не соглашалась!
Грубая ткань Володиной рубашки еле слышно скрипела под Маришкиными ногтями. Но ни он, ни она того не замечали.
– Как долго будет это ещё продолжаться? Нам наказывали не кормить их господскими запасами, ума не приложу, чаго надобно делать!
– Угомонись, Улита, – резко осадила служанка. – Всяко лучше, чем голодом-то уморить. Сейчас заботы куда поважнее есть. Примирись. И забудь. Я, что ль, виновата, что паромобиля нету.
«Всевышние, уйдите! Уйдите же!»
Приютская была готова вот-вот разрыдаться. Отчаяние остервенело драло её изнутри.