Орган геноцида

Врач, чтобы не забыть индивидуальные особенности функционирования мозга матери, плотно расписал ее череп, как френолог позапрошлого века.

Не знаю, сколько времени я ее разглядывал. В какой-то момент меня окликнули мягким голосом: «Капитан Клевис Шеперд?»

Я обернулся. Мужчина представился лечащим врачом матери и назвал свое имя.

Я осведомился о ее состоянии.

Множественные переломы, обширные кровотечения. Сильные повреждения некоторых органов, которые привели к их дисфункции. Однако с современным уровнем технологий организму восстановили все жизненные функции.

Я не стал уточнять, что это такое. Можно ли считать живой мать, которая лежит без памяти.

– У нее осталось сознание? – спросил я, и врач едва заметно поджал губы, нахмурил брови. Тогда я прочитал его выражение лица как призыв не сдаваться, но теперь думаю, что ошибся. Он нахмурился, потому что задумался: как эксперту определенной области объяснить профану такие тонкости. Его затруднение поймет любой профессионал. Как сложно подчас объяснить на невинный вопрос друзей, родных, а подчас и коллег с начальством какие-то не поддающиеся простой интерпретации нюансы.

– Очень непросто ответить на ваш вопрос, – наконец сказал он. – Повреждения обширные. У нее так называемый ушиб головного мозга. Затронуты узкие участки со стороны основного удара и широкая область – с противоположной. Кровотечения даже в глубоких зонах.

– С противоположной?..

– Простите не совсем уместное сравнение, но представьте себе бильярдный шар. Удар кия приходится всего в одну точку, а вот противоположная часть мозга ударилась о вогнутую поверхность черепа всей площадью.

Бильярд в голове матери. С той поправкой, что шарик мягкий, как маршмеллоу.

Доктор пояснил, что задеты все структуры мозга, а в первую очередь – неокортекс. Оказался поражен даже дыхательный центр, но его функцию кое-как восстановили, пусть и с помощью электронного стимулирования.

– Мистер Шеперд, поймите: мы можем установить, какие участки мозга умерли, а какие живы. Некоторые модули сохраняют функциональность. Но… – Тут он запнулся.

– Что – но?

– Никто доподлинно не знает, при какой конфигурации сохранных модулей остается сознание. Точно так же, как никто никогда вам не докажет, что лично пережил смерть.

Мамин дом. Когда-то и мой.

Он затерялся где-то в Джорджтауне. Недалеко от той самой лестницы из «Изгоняющего дьявола». На стенах в округе куча людей подрисовала Килроев, которые «здесь были». Когда я учился в средней школе, кто-то нанес на лестницу густой слой наноэкрана и вывел зацикленное изображение вечно катящегося кубарем отца Карраса. Дурная шутка, но, помню, какое-то время о ней писали в интернете.

Когда я открыл дверь, на меня дохнул мамин запах. Она жила здесь. Пространство дома ею пропиталось.

– Вот я и дома, – зачем-то пробормотал я. Слова растворились в пустом воздухе. Я бродил по дому, точно детектив или вор. На месте осталась моя комната, такая же, как в день, когда я уехал. Я провел пальцем по столу. Пыли почти не скопилось. Она убиралась.

Глаза.