Орган геноцида

Мне подумалось, что эта комната – как глаза. Мамины глаза, которыми она следила, чтобы я не исчез, как отец. Я рос в этой комнате под ее пристальным присмотром. И даже когда она куда-то отлучалась, а я лазил по интернету в гостиной, чувствовал из дверного проема взгляд.

Мама даже чересчур пристально подмечала все следы. Еще с детства я пытался тщательно скрывать купленные тайком снэки или приволоченного втихаря в гости друга, но она по малейшим изменениям в доме все узнавала и устраивала мне выволочки.

«Домашний шпионаж», – подумал я, прилег на свою старую постель и рассмеялся.

Вот мир матери.

Мир множества глаз, которые следят, чтобы ты не исчез.

В какой-то миг мне стало здесь душно. И я поступил в армию, подался в отряд спецрасследований. Все как ты хотел, Клевис Шеперд. Тебя окружает опасность, и трупов ты видишь столько, что аж тошно. Но сам пока не умер. А товарищей уже хоронил, пусть даже они сами с собой покончили. Вот уж действительно познал мир сполна. Чего еще желать?

На этом месте я прервал мысль. Боялся додумать до конца.

Ушел на кухню, и там тоже оказалось чисто прибрано, а на холодильнике, к моему ужасу, не висело ни единой записки, ни единого магнита.

Мама терпеть не могла фотографии. Она их даже в гостиной не выставляла, и я только что обратил внимание, что ни разу не видел снимков отца. В доме не хранилось не то что наших с отцом фотографий, но даже маминых.

Интересно, она хоть в интернет что-нибудь загружала? Существует ли наша семья в сети, доступны ли мы, если войти в ее аккаунт?

Обои с детства не меняли. Они кое-где пожелтели, но все-таки чувствовалось, что за ними ухаживают. Я постучал пальцем, и на стену выскользнуло окно входа. Попробовал войти в хранилище, но, разумеется, потребовалась верификация по биометрии.

Записана ли здесь ее жизнь? Я мог бы затребовать биографическую компиляцию записей. Может, они сложатся в такой текст, из которого я пойму, как бы она хотела, чтобы я поступил?

Логи. Хранилища. А не правильнее ли вместо внешних носителей обратиться к тому образу, что живет у меня в душе? Я вдруг осознал, что вернулся домой не для того, чтобы понять, чего хочет мать, а в попытке бегства. Потому что я совершенно не представлял, как бы она поступила в такой ситуации.

Перед началом выполнения оперативной задачи мы изучаем психологическую карту цели. Я пропускал через себя бесчисленные логи АНБ и Национального антитеррористического центра, чтобы составить модель поведения цели. А чего хочет родная мать, совершенно не представлял.

Положим даже, я получу доступ к данным – но сколько неструктурированной, сырой информации пройдет мимо меня? Что толку с биографии, составленной программой? Мне отчаянно нужны эти записи. Но не потому, что хочу обрести предметное основание образа матери. А потому, что боюсь признать: нет никакого образа.

Я окончательно струсил и сел на диван.

Я любил маму. Тут сомнений нет.

И боялся: вдруг на самом деле не любил, а ненавидел? Вдруг на самом деле затаил обиду на ту, что вырастила меня тут совсем одна?

Взгляд матери с кухни и из комнаты никогда не отрывался от меня, пока я бегал по дому. Когда я спускался по лестнице, возвращался к себе после ужина, спину всегда буравили глаза.

Она всегда смотрела за мной. Без перерыва.