Факт того, что стало труднее достать работников, а оброчное население в некоторых регионах стало сокращаться, начал мелькать в официальных отчетах и записях миссионеров, таких как Мотолиниа, в 1530-х годах. Позже жалобы на это стали все более частыми и серьезными на протяжении всего XVI века. Большинство современных историков от Робертсона и Рейнала и почти до настоящего времени преуменьшали эти жалобы. Для историков XVIII и XIX веков оценки численности населения в первых испанских отчетах были просто невероятными. Считалось, что конкистадоры и первые миссионеры преувеличивали численность населения до завоевания либо по простодушию, либо по небрежности, либо специально с целью преувеличить свои собственные достижения при завоевании и обращении индейцев в христиан. Позднее миссионеры преувеличивали сокращение населения, чтобы добиться принятия закона о защите своих подопечных индейцев. Encomenderos и работодатели преувеличивали свои трудности при привлечении рабочих рук, чтобы добиться больших уступок. Однако за последние пятнадцать лет тщательный анализ объема податей и числа прихожан по приходам, вне всяких сомнений, показал, что отчеты XVI века в общих чертах соответствовали действительности. Поразительно большое население во время завоевания понесло катастрофический урон в течение века. В начале XVII века индейское население составляло, вероятно, менее одной десятой от той его численности, которая была сто лет до этого.
Население Новой Испании до завоевания насчитывало, по приблизительным, но достоверным оценкам, 25 миллионов человек. В 1532 году, когда вторая audiencia пыталась систематизировать оценки податей и ограничить encomiendas, оно, вероятно, сократилось приблизительно до 17 миллионов человек. Такое большое сокращение не могло быть вызвано просто дурным обращением и чрезмерными трудовыми нагрузками, хотя эти причины были достаточно широко распространены, особенно при лихорадочном восстановлении города Мехико. Количество испанцев тогда было невелико, а их расселение по стране – неравномерным. Большинство из них поселились в высокогорных районах, особенно в центральной долине, Мехико или его окрестностях. В прибрежных низменностях испанских поселенцев было гораздо меньше. Многие регионы, даже плодородные с большим индейским населением, были едва затронуты испанской колонизацией. Степень сокращения численности индейского населения, как и можно было ожидать, сильно варьировала в различных регионах. Сокращение было гораздо более существенным в прибрежных низменностях, чем на высокогорных плато. На побережье и Мексиканского залива, и Тихого океана, по имеющимся данным, оно сократилось приблизительно наполовину между 1519 и 1532 годами. Даже в тех регионах, где еще не было постоянных испанских поселений и люди не вывозились на принудительные работы, население уменьшалось. Так что сокращение не имело явного и непосредственного отношения к масштабам деятельности испанцев. Оно было вызвано главным образом эпидемией заразных заболеваний, привезенных на материк завоевателями, к которым у местных жителей не было иммунитета. Оспа пришла в Мехико вместе с армией Кортеса и стала причиной многих смертей в городе в начале 1520-х годов. Исключительно высокая смертность на побережье могла быть вызвана малярией или желтой лихорадкой, привезенной из Европы и распространенной местными насекомыми. О точном характере смертоносных факторов можно только догадываться. Наверняка известно одно: они действовали с нарастающей интенсивностью на протяжении всего века.
Прогрессирующее сокращение численности индейского населения привело к тому, что пограничные по плодородию земли были покинуты, а большая часть даже сравнительно плодородных земель оставалась невозделанной. Возникшая пустота была заполнена животными на выпасе, главным образом крупным рогатым скотом в низменностях и долинах, овцами в высокогорье, лошадьми, мулами и козами почти повсеместно. Эти домашние животные были завезены сюда испанцами и были чужеродными в Америках. Ввоз домашнего скота был особенно массовым в 1530-х годах. Будучи завезенными, домашние животные необыкновенно размножились на земле, на которой никогда никто не пасся. Они внесли разнообразие в экономику Новой Испании и вызвали революцию в использовании земли. В некоторой степени индейцы участвовали в этой революции. Помимо тех из них, которые работали пастухами у испанских хозяев, некоторые богатые индейцы и общины, особенно среди привилегированных предпринимателей Тласкалы, имели свои собственные стада овец. Здесь уже упоминались индейцы – погонщики мулов; и, вероятно, хотя о них и не было ничего написано, козы, пасущиеся на заднем дворе, не были чем-то необычным даже в 1530-х годах. С другой стороны, очень немногие индейцы занимались разведением скота на ранчо. Возможно, их останавливали неприязнь и даже страх перед крупными незнакомыми животными. Однако более вероятно, что они не занимались скотоводством из-за трудностей при получении права собственности на достаточно большие пастбища, чтобы это занятие было выгодным.
Пастбищное скотоводство дало новые товары и услуги, которые стали в ограниченной степени доступны индейцам. Использование вьючных животных все больше и больше вытесняло нерациональный спрос на людей-носильщиков по мере того, как депопуляция сокращала резервы носильщиков. Для тех, кто завел овец и коз, баранина и козлятина стала новым источником белка в режиме питания, до той поры почти постном. (В этой связи любопытно то, что, хотя индейцы до завоевания полагались главным образом на рыбу при получении животных белков, их ассортимент приспособлений для рыбной ловли – сети, ловушки, запруды, крючки, копья и так далее – был очень ограничен, и им не хватало изобретательности. Иберийские народы на протяжении многих веков владели замечательным набором таких приспособлений. Ловкость индейцев при рыбной ловле и ловле в силки chichicuilotes – птиц, живущих по берегам озера, сильно возросла в результате контактов с европейцами.) Говядина – главный продукт в испанском сообществе – была продуктом, который индейцы потребляли мало, за исключением тех мест, где они могли позволить себе купить ее или – что бывало чаще – ухитриться украсть. Испанские скотоводы на северной границе иногда жаловались на нелегальный забой скота «дикими» индейцами. Молоко не было важным продуктом. Индейцы либо не любили его, либо не могли его достать[65]. Тощие козы, пасущиеся на заднем дворе, и полудикий, пасущийся в кустарнике крупный рогатый скот не могли дать многого. Более важным, чем смена режима питания, было изменение одежды. Начиная с 1530-х годов было построено много шерстяных фабрик; владельцами некоторых из них были индейцы, но большинства – испанцы. В высокогорье шерстяные плащи или одеяла – предшественники современного scrape – вскоре начали заменять традиционные manta (плащ), которые ткали из хлопка или другого растительного волокна. Хлопчатобумажная ткань была главным пунктом во многих оброчных списках во времена завоевания. Во второй половине века, когда оброк был заменен на денежные выплаты, эта форма налогообложения стала исчезать. Земельные площади, засаженные хлопком, в более теплых регионах страны увеличивались постепенно.
В колонизированной Новой Испании за сто лет между 1520 и 1620 годами правительство вице-королей официально выделило в общей сложности более 17 тысяч квадратных миль (44 тыс. кв. км) земель на estancias (фермы) для скота – почти все испанцам – и более 12 тысяч квадратных миль (31 тыс. кв. км) на овечьи фермы – часть индейцам, но большую часть испанцам. Вдобавок по крайней мере 2 тысячи квадратных миль (около 5180 кв. км) земель были выделены испанцам под пашню для производства либо таких зерновых, как пшеница, для потребления испанцами, либо фуража для домашнего скота. Так что гораздо больше 30 тысяч квадратных миль (около 78 тыс. кв. км) земли были официально предназначены для нового использования. Большую часть этой огромной площади во время завоевания обрабатывали индейцы; впоследствии она у них была либо отнята, либо – что скорее всего – освобождена ввиду уменьшения их численности. В течение XVI века произошла большая аграрная революция – массовая замена человеческого населения животными. Разрушительное воздействие этой революции на традиционное сельское хозяйство индейцев было на самом деле гораздо больше, чем дают понять цифры, так как стада паслись на гораздо больших по площади пастбищах, чем официально выделенные земли. Скотоводческая estancia представляла собой в теории квадратный участок земли, каждая сторона которого была длиной в одну кастильскую лигу – около 2,6 мили (4,2 км), значит, его площадь составляла 6,76 квадратной мили (17,5 кв. км). На этом участке человек, его получивший, имел право – то есть должен был – пасти 509 голов скота, то есть 74 головы скота на одну квадратную милю (около 2,6 кв. км). Соответствующая цифра для овец составляла 666 голов на квадратную милю, что даже для животных, пасущихся в кустах, означало сильное переедание. Каждая estancia должна была находиться на расстоянии одной лиги от своих ближайших соседей и от любой индейской деревни. Таким образом, она должна была быть окружена полосой пустой земли. Большое количество ввезенных животных и их быстрое естественное размножение делали эти территориальные «подушки» недостаточными. Площадь реальных пастбищ скота испанцев была, вероятно, в два или три раза больше, чем та, которая была включена в официальные гранты. Животные свободно бродили по этим полосам и забредали на засеянные поля индейцев, находящиеся за их пределами. В испанской практике такой ничем не ограниченный выпас животных в определенное время года был привычным и необходимым. В Испании по закону большая часть пахотных земель была открыта для выпаса скота после сбора урожая. В Новой Испании было введено это же правило. Но на практике обширные, полудикие, беспризорные стада на неогороженном пространстве могли вторгаться на обработанные земли в любое время года. Индейцы постоянно жаловались в суды на причиненный ущерб их посадкам. И Juzgado general, и audiencias издали много постановлений, запрещающих такие вторжения и обеспечивающих возмещение ущерба, но зачастую не было возможности их выполнять. Изгороди из кактусов, в настоящее время характерные для мексиканского сельского пейзажа, были запоздалой и недостаточной защитой от опустошительного вторжения. Многие индейские общины, видя, что их урожай раз за разом вытаптывается огромными стадами пасущихся животных, в отчаянии переставали возделывать эту землю.
На фоне этого уничтожения легче понять причины сокращения численности населения Новой Испании. К неуклонному истощению, вызванному подтачивающими здоровье болезнями и недоеданием, прибавились тяжелые и безвозвратные потери, вызванные крупными эпидемиями. Одна такая эпидемия опустошила всю Новую Испанию в 1545–1546 годах, в то время как колония по-прежнему была в состоянии неопределенности в отношении будущего системы encomienda. Невозможно с уверенностью сказать, какая именно это была болезнь, равно как и точно оценить процент смертности, но сообщения, достигшие Испании, настолько встревожили правительство, что принц Филипп (будущий Филипп II) в отсутствие императора Карла V приказал провести тщательную инспекцию всей колонии и отчетов об оброчном населении и ресурсов каждой индейской общины с ясным намерением заново провести оценку податей и услуг. Большое число visitas пришлось на 1548 год или приблизительно это время. Сохранившийся краткий обзор отчетов – Suma de Visitas охватывает около половины территории Новой Испании. Из содержащейся в нем информации и других источников недавно была проведена тщательная калькуляция всего населения индейцев Новой Испании в 1548 году. Эта цифра составила 6 миллионов 300 тысяч человек.
Убывающее индейское население должно было содержать своими податями и трудом и свою собственную знать, и растущее испанское население. К середине века убыль населения достигла точки, когда взыскание податей и принудительных работ стало вызывать серьезные трудности для оставшихся индейцев. Испанцы же начали ощущать на самом деле не трудности, а некоторое неудобство из-за нехватки рабочих рук. К тому же им были нужны дополнительные работники для развития недавно открытых серебряных месторождений. Широкие реформы системы податей, проведенные в 1550-х годах, должны были главным образом снять трудности, но также и увеличить доходы или по крайней мере помешать их сокращению благодаря более рациональному и систематическому налогообложению. Вместо того чтобы взимать подати с каждой общины как некую общую сумму, выплачиваемую по традиции или на основе сделки с encomendero, теперь подати стали рассчитывать на основе реального числа глав домохозяйств, и теперь они выражались в количестве кукурузы, или денег, или и того и другого: столько-то серебряных реалов, столько-то кукурузы от каждого индейца, выплачивающего подати и живущего в городе. В результате объем податей должен был автоматически сократиться там, где убыль населения могла быть доказана, к удовлетворению официального инспектора. С другой стороны, большие классы людей, которые раньше были освобождены от уплаты податей, теперь были включены в ряды тех, кто подлежал налогообложению, и такие привилегированные группы, как тлашкаланцы, утратили свои привилегии. Что касается труда, то encomenderos было запрещено требовать работников вместо податей; индейцев побуждали заниматься трудом за жалованье; и, как мы уже видели, начало было положено путем систематической организации общественных работ по repartimiento. Поощрялся ввоз рабов-негров, и они в немалом количестве действительно работали в испанских хозяйствах, на рудниках и в порту Веракруса. Эти меры, возможно, несколько облегчили или, по крайней мере, распределили бремя на всех индейцев, но они не остановили сокращение численности их населения. Потребность в получении подробной информации о населении и ресурсах Индий была характерна для правления Филиппа II. Сохранившиеся до наших дней оценки, отчеты – relaciones 1560-х и 1570-х годов гораздо полнее и точнее, чем любые документы более ранних лет, и по ним с определенной степенью точности можно проследить динамику численности населения. К 1568 году индейское население в Новой Испании составляло, вероятно, менее трех миллионов человек. В 1576–1579 годах другая крупная эпидемия, возможно оспы, пронеслась по всей колонии. Все современные отчеты сходятся на том, что смертность от этой «кары Божьей» была выше, чем в 1545–1546 годах. Индейское население в 1580 году по оценкам составляло около 1 миллиона 900 тысяч человек. Более того, эпидемия 1576–1579 годов развеяла одну оптимистическую иллюзию в отношении труда в тропиках: смертность среди негров была по крайней мере так же высока, как и среди индейцев.
В последние десятилетия XVI века испанское население Новой Испании начало впервые испытывать серьезные трудности, по крайней мере по контрасту с легко получаемым изобилием предыдущих лет. Строительство церквей и других общественных зданий замедлилось, а в некоторых районах прекратилось. Становилось все труднее набирать рабочих на рудники и в поместья, а заработки свободных работников резко взлетели. Снабжение продовольствием городов все больше стало зависеть от непредвиденных обстоятельств, а цены на продукты питания тоже достигли неслыханных высот. Правда, все пахотные земли к этому времени уже были под контролем испанцев, а продуктивность индейских хозяйств, вероятно, возросла, так как крестьяне по мере сокращения их численности уходили с менее плодородных земель и возделывали только самые лучшие. Они также переняли у европейцев некоторые технические приспособления для экономии труда и повышения его производительности. Например, широкое применение нашел arado – простой бесколесный андалусийский плуг. Эти улучшения, однако, были лишь некоторой компенсацией постоянно уменьшающегося трудоспособного населения.
Напрямую пострадало снабжение кукурузой, овощами, фруктами, рыбой, дичью, дровами, травой и соломой, так как все эти товары почти полностью производили индейцы и привозили в города либо на продажу, либо в качестве податей. При этом говядина, баранина и пшеница – традиционные продукты питания испанцев в Новой Испании – тоже стали дефицитными. Чрезмерное стравливание пастбищ скотом было вероятной причиной нехватки мяса; испанцы страдали от расточительства своих предков. Крупный рогатый скот и овцы (особенно овцы) в тех местах, где их выпас не контролируется, имеют тенденцию размножаться до границ возможного существования, а затем уничтожать средства своего существования. В высокогорной Новой Испании наиболее годные в пищу травы и растения со съедобными семенами, такие как мескитовое дерево, начали исчезать из мест, где паслись овцы, а вместо них стали появляться пальмы сабаль и колючие груши. Ежегодное выжигание овечьих пастбищ и выпас коз уничтожали лесной и кустовой покров и мешали его обновлению. Чрезмерное стравливание пастбищ и выжигание, вместе взятые, в краю с долгими засушливыми периодами и проливными летними дождями приводили к эрозии почв, заилению рек и озер, затапливанию долин, распространению полупустынных бесплодных земель. Естественно, поголовье животных вблизи городов по мере деградации пастбищ начало сокращаться. Законы, принятые вице-королем в 1590-х годах, регулирующие выпас скота и запрещающие забой самок, вышли слишком поздно, и их невозможно было привести в исполнение. Большие стада стали двигаться на север к обширным новым пастбищам в стране чичимеков, где они находились слишком далеко от городов, чтобы служить источником продуктов питания, и где главная прибыль шла от продажи шкур и сала.
Вице-королевская и муниципальные власти пытались решить продовольственный вопрос и регулировать высокие цены, применяя традиционные меры XVI века – фиксирование цен, запрет на монополию, разрешение продаж всех продуктов питания только на рынках, создание государственных зернохранилищ, которые скупали большие количества зерна и продавали его по установленным ценам во время его острой нехватки. Эти alhóndigas впервые были организованы Энрикесом в качестве чрезвычайной меры в 1578, чумном году, но вскоре они стали характерной особенностью города Мехико и других больших городов. В 1579 году эта система была дополнена законом, требовавшим, чтобы все encomenderos продавали треть полученной ими в качестве оброка кукурузы в alhóndigas опять-таки по фиксированной цене. В 1590-х годах были предприняты усилия принудить индейские деревни выплачивать бо́льшую долю своих податей натуральными продуктами и производить больше животных продуктов питания, особенно мяса птицы. Но этот закон мало что изменил в этой области, отчасти из-за сложностей управления, а отчасти из-за пассивного сопротивления индейцев этому новому бремени.
Официальной мерой борьбы с растущей нехваткой рабочих рук была система нормирования труда. Пока рабочих рук было в избытке, их можно было получить в индейских городах тогда и там, когда и где они были нужны. Многонаселенные города не испытывали больших трудностей при предоставлении даже в короткие сроки нескольких сотен мужчин для выполнения какого-то конкретного задания. После 1576 года, как мы уже видели, система repartimiento перестала быть повседневной практикой, благодаря которой любой высокопоставленный испанец мог обеспечить себе, по крайней мере временно, рабочую силу властью местных чиновников, и стала жесткой, высокоорганизованной системой периодического набора людей на работы. Некоторая часть взрослого мужского населения по очереди призывалась на работы для испанских работодателей. Эта часть варьировала в зависимости от вида сельскохозяйственных работ в соответствии с временем года, что было зафиксировано в законе. Реальное количество людей, требовавшихся каждую неделю от каждого города, вычислялось на основе переписей населения, проводившихся достаточно часто с целью обложения оброком. Работники repartimiento могли быть использованы только тем работодателем, которому они были официально выделены, и только для выполнения специально утвержденных работ. После 1580 г. такие работники редко выделялись для церквей или для частного строительства. Отчасти по этой причине было осуществлено сравнительно небольшое количество строительных проектов и таких проектов, на выполнение которых требовалось много лет, что было резким контрастом по сравнению с более ранним периодом. Единственным исключением из этого правила в Новой Испании в XVII веке было крупномасштабное предприятие по осушению озера Тескоко, безотлагательно необходимое ввиду наводнений, вызываемых заилением как следствием эрозии почв. Закон, принятый в начале XVII века, изъял большинство производств, особенно сахара и тканей, из списка работ, подлежащих участию в системе repartimiento. Так что в ней остались, по сути (помимо неотложных общественных работ), только производство продуктов питания и работа на серебряных рудниках – два основных столпа всей испанской экономики в Индиях, приоритет которых был неоспорим.
Как средство извлечения максимальной экономической пользы из мелеющего источника рабочих рук repartimiento не увенчалось успехом. Помимо возможности различных злоупотреблений, эта система была громоздкой и неповоротливой в управлении. Когда, как иногда случалось, индейские общины наотрез отказывались выделять людей, процесс наказания и принуждения был хлопотным и дорогостоящим. В лучшем случае эта система порождала неквалифицированные, не желающие трудиться, постоянно меняющиеся бригады. Короткий трудовой период и быстрая смена одной бригады другой влекли за собой большие траты времени на дорогу туда и обратно. Для того чтобы поработать одну неделю, могло понадобиться больше двух недель пути, особенно в отдаленных горняцких поселках; это время теряли индейцы, и испанцы ничего не приобретали. Амбициозная конгрегация последних лет этого века была, помимо всего прочего, попыткой – совершенно недостаточной – предотвратить эти траты. Безысходный пессимизм, звучавший в отчетах вице-королей, наличие сильной конкуренции в борьбе за рабочие руки среди испанских работодателей, неуклонное сокращение численности трудовых бригад на основе частых переписей населения – все это безошибочно указывает на тот факт, что к концу XVI века repartimiento не могла привлечь на принудительные работы достаточное количество людей (ввиду неуклонно сокращающегося индейского населения), чтобы удовлетворить даже те потребности, которые, по официальному признанию короны, были приоритетными.
В начале XVII века оседлое индейское население Новой Испании насчитывало чуть более 1 миллиона с четвертью человек. Численность белого и почти белого населения постоянно росла и, возможно, уже достигла 100 тысяч человек, большинство из которых мало было связано непосредственно с производством и представляло собой с экономической точки зрения рты, которые нужно было кормить. Индейцы производили недостаточное количество продовольствия, чтобы прокормить испанские города; становилось все более необходимо и все более выгодно выращивать пищевые культуры в больших многоцелевых поместьях, находившихся в собственности испанцев и управляемых испанцами же. Владельцы этих латифундий, подобно владельцам производственных предприятий, гораздо больше, чем владельцы рудников, уже не могли полагаться на официальную систему набора работников. Они все больше оказывались вынужденными обращаться к найму свободных работников – peones, gaňanes или laborios. В острых условиях депрессии в индейском обществе в начале XVII века отдельные индейцы гораздо охотнее шли на оплачиваемую работу, чем раньше. И haciendas (поместья) платили гораздо более высокое жалованье, чем то, которое было установлено за труд в системе repartimiento. В основном рабочие руки требовались для нерегулярного труда, и спрос на них колебался в зависимости от времени года, но каждая hacienda нуждалась и в постоянных работниках, готовых к работе в любое время и предпочтительно проживающих в этом поместье. Проживание в поместье привлекало бедных индейцев, какими бы тяжелыми ни были условия; по крайней мере, у них были регулярный заработок и в случае необходимости источник кредита. А их работодатели ради собственной выгоды делали все, чтобы оградить их от привлечения к труду в системе repartimiento и других общественных обязанностей. Однако владелец hacienda, естественно, хотел сохранить своих работников исключительно для собственного использования, и peon (поденщин, батрак), поселившийся в hacienda, часто с трудом мог покинуть ее. Правда, зачастую ему и идти-то было некуда. В более плодородных регионах haciendas стремились расширить свои владения путем покупок земли или другими средствами до тех пор, пока их границы не начинали соприкасаться. Или же они оказывали такое давление на владения соседних индейских общин, что им не оставалось никакой свободной земли для расширения своей пашни. Не говоря уже о бродяжничестве и, вероятно, голодании, peon должен был оставаться там, где находился, или искать работу на другой hacienda. Этому тоже можно было помешать разнообразными способами, позаимствованными у первых нанимателей работников за жалованье – текстильных obrajes (фабрик). Hacendados (владельцы поместий) не запирали своих работников на замок, как часто делали владельцы obrajes, но они могли держать их в долговом рабстве. Пеону, найм на работу которого, по крайней мере теоретически, происходил на основе свободного контракта, можно было помешать уйти на основании имеющихся у него долгов работодателю. Такие долги могли появиться многими способами. Работодатель мог предоставить ссуду или аванс жалованья деньгами или в натуральном выражении, особенно в виде одежды. Работодатель кормил своего работника, но работник мог и быть вынужденным покупать еду в кредит для своей семьи опять-таки у того же работодателя. В качестве альтернативы работник мог выращивать продукты питания для своей семьи на земельном участке, выделенном ему работодателем. Зачастую hacendado, который получил землю благодаря покупке или в качестве подарка, в действительности получал также и индейцев, которые на ней проживали, так как ввиду их неспособности платить ренту они становились должниками владельца земли. На протяжении почти всего XVII века работодатели также несли ответственность за выплату короне податей, которыми были обложены проживавшие на их земле работники. Это положение означало ежегодно повторяющийся долг работодателю. Эти долги, какими бы способами они ни возникали, выплачивались трудом за неимением наличных денег и передавались по наследству от отца к сыну. Никакой закон не ограничивал свободу передвижения peones, какая бы задолженность у них ни была. Весь институт долгового рабства вырос из официального испанского закона. Тем не менее по обычаю и на практике должникам было чрезвычайно трудно уйти от работодателя, которому они были должны, если только работодатель не продавал поместье. Когда такое случалось, к покупателю переходили долги и он должен был возместить их продавцу. Иными словами, peones были привязаны к поместью, а не его владельцу; в XVII веке их действительно часто называли adscripticios (прикрепленные), adscripti ad glebam (прикрепленные к земле).
В течение XVII века долговое рабство сменило систему repartimiento как главный способ набора рабочей силы. В 1632 году система repartimiento была официально отменена для всех целей, за исключением общественных и горных работ. С точки зрения работодателя, долговое рабство имело много преимуществ перед repartimiento. Оно было надежным и постоянным и при этом не включало больших денежных затрат на завоз рабов. К концу века рабы-негры использовались ограниченно: в домашнем обиходе, где их функция состояла в том, чтобы демонстрировать богатство своего хозяина и выполнять какую-то работу. В отличие от repartimiento долговое рабство можно было использовать с целью привязать работника при любом виде найма – в сельском хозяйстве, при разработке месторождения, на каменоломнях, в производстве сахара, ткачестве и т. д. Более того, оно могло удержать и более широкий круг людей. Метисы, например, были освобождены от repartimiento, но их можно было удержать долговым рабством; и многие в нем находились – это было важное преимущество в то время, когда их число быстро росло, и они умножали ряды lėperos – бродяг, переполнявших улицы Мехико и других больших городов. Даже с точки зрения пеона, долговое рабство, возможно, зачастую было предпочтительнее ситуации, когда чередуются жизнь в вымирающей нищей деревне и периодический принудительный труд в системе repartimiento. По крайней мере, долговое рабство давало своего рода чувство защищенности и часто представляло собой в какой-то степени личную признательность и даже симпатию между пеоном и хозяином. Королевская власть никогда серьезно не препятствовала долговому рабству. Она принимала законы против более явных злоупотреблений системы, ограничивала размеры кредитов и запрещала принудительно ввергать индейцев в долги; но в целом теоретически она хотела заменить принудительный труд на свободный труд получающих зарплату людей, особенно в рудниках, и не видела никаких серьезных причин не использовать долги, чтобы удержать людей на полезной работе. Чиновники выискивали беглых должников и возвращали их работодателям без критики, явной или подразумеваемой, от правительства вице-королей или Совета по делам Индий. Долговое рабство стало незаменимой чертой колониальной экономики и характерной чертой общественной жизни Новой Испании. Оно изъяло многих индейцев из продолжающих существовать центров индейской культуры и поселило их в центры испанского влияния, где они начали принимать испанский язык как свой, создавать смешанные браки с представителями других племен или людьми смешанной крови и присоединяться к зарождающемуся гибридному обществу. Долговое рабство продолжало существовать в Мексике и Центральной Америке на протяжении XX века, а во многих уголках Латинской Америки существует и по сей день.
Благодаря долговому рабству испанские колонисты в Новой Испании и те представители индейской знати, которые приняли их образ жизни, во многом решили критическую проблему рабочих рук, вставшую перед ними в результате сокращения численности индейского населения. Снабжение городов продовольствием продолжалось, хотя периодически случались кризисы, приводившие почти к голоду; во многих отчетах, написанных современниками, описаны нищета и беспорядок в кварталах бедноты в Мехико. Естественно, иногда бывали годы изобильного урожая, так что нужда не была постоянной, только не для индейцев, которые в первой половине XVII века, казалось, были обречены на неуклонное вымирание. Экономика продолжала работать, но на более низком уровне и более вяло, чем раньше. По сравнению с неудержимой энергией XVI века, богатством и великолепием, которые последовали в XVIII веке, XVII век для Новой Испании был периодом депрессии и упадка. Вероятно, самая низшая его точка была достигнута в 1620-х и 1630-х годах, когда огромный спрос на рабочие руки для строительства осушительного канала Уэуэтока рядом с Мехико совпал с длинной чередой неурожайных лет. В это же время численность населения тоже была на самом низком уровне. Этот спад затормозился и в конечном счете прекратился. В прибрежных низменностях он прекратился, вероятно, в начале века, на высокогорье – 20 или 30 лет спустя. Вскоре после этого численность населения начала восстанавливаться, но очень медленно, особенно среди индейцев; умеренный рост численности населения в конце XVII века и гораздо более быстрый – в XVIII веке имел место среди метисов.
Самый лучший имеющийся индикатор развития колониальной экономики в целом – хотя он и был очень ограниченный – можно увидеть в производстве серебра. Горное дело было привилегированной отраслью промышленности, которая имела бесспорный приоритет при официальном выделении работников и была очень большим нанимателем рабочих рук; ее приоритет гарантировал, что влияние на нее нехватки работников будет минимально и отсрочено. Производство серебра расширялось сравнительно постоянно в течение второй половины XVI века и достигло максимума между 1591 и 1600 годами. С этого высокого уровня выпуск готовой продукции стал медленно снижаться до 1630 года. С 1630 по 1660 год это снижение было стремительным; в 1660 году официальное поступление серебра в Испанию составляло чуть больше одной десятой того количества, которое было в 1595 году. В какой-то момент после 1660 года выплавка серебра снова начала расти; к концу века она приблизилась к цифрам 1580-х годов. В течение XVIII века она росла неуклонно и быстро и была почти на уровне максимума XVI века. Верно то, что высокий выход серебра в XVIII веке был обусловлен во многом большими капиталовложениями, совершенствованием финансовой организации и использованием современных методов и механизмов. Также верно и то, что в неурожайные годы XVII века на производительность отрасли влияли и другие факторы, помимо нехватки рабочей силы: истощение богатых поверхностных серебряных жил, технические трудности при осушении глубоких шахт, перерывы в поставках ртути для выделения металла из руды. Однако сокращение численности населения – отчаянная нехватка людей, – вероятно, было главной причиной такого резкого упадка. Застой всей экономики Новой Испании в XVII веке отражал масштабную демографическую катастрофу, возможно, одну из самых тяжелых в истории человечества. Эта катастрофа в отношении местного американского населения была постоянной. Его место заняло новое гибридное общество, которое медленно росло численно; но только в XX веке его численность сравнялась с огромным населением, которое обитало в Мексике, когда там впервые высадился Кортес.
Все, сказанное выше о депопуляции, относится главным образом к Новой Испании, потому что обстановка в этом регионе известна лучше, чем в других местах. В результате ряда скрупулезных и чрезвычайно талантливых исследований, проведенных в последние годы, было предложено толкование множества сумм обложения оброком и переписей населения в Новой Испании в XVI и XVII веках. Не было предпринято еще ни одной попытки сравнительной интерпретации данных для других провинций, да и данные для сравнения еще не обнаружены. Однако почти наверняка Гватемала, Кито, Верхнее и Нижнее Перу, Новая Гранада и Тьерра-Фирме[66] испытали резкое сокращение численности местного населения. Об опустошающих эпидемиях сообщалось изо всех этих регионов. Степень обезлюдения в провинциях Анд, возможно, не была такой катастрофической, как в Новой Испании. Эти территории труднодоступны; плотность местного населения, вероятно, была не такой высокой; численность испанских поселенцев была меньше; там было больше незанятой земли, особенно в высокогорье, где домашние животные могли пастись, не уничтожая посевы; смешение рас было не таким быстрым и не настолько широко распространенным. Со всеми допущениями, однако, сокращение численности трудоспособного населения и населения, платящего оброк, во всех этих регионах почти наверняка повлекло за собой такие же последствия, как и в Новой Испании.
В тот же период, начиная с конца XVI века, Испания сама вступила в полосу экономического и демографического спада, который не прекратился раньше начала XVIII века. Любопытно, что для Испании демографические данные более скудные и более сложные для толкования, чем для Новой Испании. Но факты отчетливо свидетельствуют о сокращении населения большинства крупных городов и соответственно экономической активности, что было разительным контрастом по сравнению с неуклонным ростом в начале и середине XVI века. Что касается сельского населения, то есть данные о том, что не только Испания, но и большинство стран, граничивших с Западным Средиземноморьем, жестоко пострадали от чрезмерного стравливания пастбищ, истощения и эрозии почв и последующего обезлюдения в XVII веке. Чума тоже сыграла свою роковую роль. Необычно свирепые эпидемии, сопровождавшиеся повсеместным неурожаем, случились в 1599–1600 годах и в 1649–1651 годах. Вторая из этих эпидемий затронула главным образом Андалусию, которая на много месяцев в торговом отношении была отрезана от остальной Испании. В Севилье она унесла 60 тысяч жизней – около половины всего населения города. Потеря экономической мощи Испании вызвала дополнительные трудности в колониях. Неспособность Испании принимать колониальные товары – шерсть, кожи, красители и другие продукты, – возможно, внесла свой вклад в уменьшение производства этих товаров в Новой Испании и Карибском бассейне. Аналогичным образом неспособность испанской промышленности обеспечить испанские города в Америке промышленными товарами должного качества и по разумным ценам усугубила трудности, возникшие из-за дефицита колониальной продукции. Сокращение экономических возможностей и ухудшение условий жизни в Испании заставили значительное количество испанцев уехать в Америку, где, какими бы плохими ни были экономические условия, продовольствия все же было больше, чем в Испании. Стоит отметить, что вице-король Луис де Веласко в начале XVII века написал в одной из своих самых пессимистичных депеш, что он боится, что нехватка продовольствия в Мексике может вскоре стать такой же острой, как в Испании. Но все было не так плохо, по крайней мере для испанцев. Эмигранты из Испании, как мы уже видели, делали незначительный вклад в увеличение рабочей силы колоний, но они были потеряны для Испании. В конечном счете отчаянное финансовое положение короны в конце XVI и на протяжении XVII века заставило ее предпринимать все более решительные попытки получать деньги из колоний. Дополнительные налоги; подарки и ссуды, запрашиваемые с отдельных людей и корпораций; установление цен на покупку должностей; плата за разрешение, помилование, титул, всевозможные услуги – все это было дополнительным бременем, возложенным на испанские города в Америке в то время, когда они все меньше и меньше были способны его нести. Ввиду их совпадения во времени экономический и демографический кризисы Испании и Индий повлияли друг на друга так, что нанесли ущерб и там и там.
Глава 12. Экономическая зависимость
Филипп II был первым монархом, который правил всем Иберийским полуостровом. В поздний период его долгого правления Кастилия и Леон, Португалия, Наварра, Арагон, Каталония и Валенсия свидетельствовали ему свое уважение. За пределами полуострова он был фактическим хозяином Фландрии, Артуа и Франш-Конте. Да, Голландия и Зеландия упорно бунтовали, но Филипп II не оставлял надежды завладеть ими и не предвидел ту огромную мощь, которую благодаря их торговому флоту и коммерческому таланту им суждено было вскоре обрести. Англия, которая когда-то была государством-сателлитом, теперь стала врагом, с которым примирение было невозможно, пока жива была королева Елизавета. Но хотя англичане могли и защитить себя от вторжения[67] и наносить ощутимые удары по испанскому торговому флоту, когда переходили в наступление, они явно не были в состоянии долгое время причинять Испании вред. В Южной Европе власть Филиппа казалась несокрушимой. Контролируя Милан, он мог поддерживать регулярные контакты со своими двоюродными братьями в Астурии и почти окружил Францию. Его влияние в Центральной Италии было обеспечено presidi на тосканском побережье; на юге он был королем Неаполя и Сицилии и хозяином Сардинии. В Северной Африке он владел Ораном, Сеутой, Танжером и Канарами. Как король Португалии он правил другими архипелагами в Атлантике: Азорскими островами, островами Зеленого Мыса и Мадейрой. Огромные владения, естественно, требовали огромной ответственности, и, оставив в стороне нескончаемые войны в Европе, в частности с Францией, Филипп считал себя и свою огромную империю в Западном Средиземноморье главным оплотом христианства, противостоящим другой империи, империи неверных – Османскому султанату в Восточном Средиземноморье. В противостоянии турецкому флоту флот Филиппа добился по крайней мере одного известного успеха[68]. В Северной Европе его армии действовали менее успешно, но, предприняв последнюю попытку оставить своему сыну в наследство мир, он сумел выбраться из своей французской авантюры благодаря Вервенскому договору 1598 года и повел в Нидерландах переговоры об урегулировании, которое давало фламандцам видимость суверенитета, и стороны не роняли своего достоинства. Филипп III (р. 1578, правил 1598–1621) унаследовал страну, которая хоть и была в стесненном финансовом положении, но являлась центром огромной империи; ее боялись и уважали во всей Европе. Испанские сухопутные войска, особенно тяжеловооруженная пехота, имели репутацию непобедимых, которая была унаследована со времен Великого Капитана (Гонсало Фернандес де Кордова, 1585–1635, – испанский генерал и военный реформатор. – Пер.), и их слава оставалась непоколебленной. На море Испания была более уязвима, но испано-португальский объединенный торговый флот был одним из самых больших, возможно, самым большим в Европе. По численности судов его еще не обогнал голландский флот; он вдвое превосходил торговый флот всех государств Германии и в три раза – флоты Англии или Франции; и число кораблей, вооруженных для ведения боевых действий, было соответственно бо́льшим. Господство Испании в Европе в конце XVI века не было связано только с ее сухопутной и морской мощью. Испанские нравы, умение держать себя и прежде всего манера одеваться копировались всей Европой. В искусстве, особенно в живописи, литературе и драматургии, Испания при Филиппе II вступила в золотой век – век Сервантеса, Лопе де Веги, Кальдерона, Сурбарана, Веласкеса и Эль Греко.
ebooksa