— Да, государь. Посылали они гонцов, сообщались с ватагами разбойными на смоленской и тульской укрАинах, там со времен вашего похода на Смоленск осталось немало всякого народца воровского, грабят помещиков, на торговых людишек нападают да и на литовские пределы ходят почасту.
— А по городам и уездам что сказать можешь?
— Больше всего мятежников поднялось в подмосковных городах, далее не успело полыхнуть, уж больно скоро ваше августейшее величество с победой вернулись в столицу.
— А в Серпухове, что же, никто так и не заблажил? За вилы не схватился? Что там после нашего отъезда случилось, не знаешь?
— Воевода отписку вчера прислал, все тихо у них, разве что нескольким крикунам для вразумления батогов прописали, а опричь того, ничего не сталось.
Я помолчал, ожидая продолжения рассказа, но так ничего более и не услышал, Грамотин попытался перевести разговор на другую тему, но тут я, поглядев ему в «ясны очи», спросил:
— То есть, правды своему государю, ты, сукин сын, говорить не желаешь?
— Помилуйте, ваше величество! — изумился дьяк. — Все как на духу…
— С кем в столице сообщение имел, что знал о готовящемся бунте? — прервал я его причитания. — Сколь велика твоя доля в его подготовке? Говори сам, не то поволокут тебя, голубя сизого, на дыбу, там уж все расскажешь, да поздно будет.
Дьяк молча повалился на колени и стукнулся лбом о пол.
— Видит бог, государь, нет на мне вины!
— Не богохульствуй, собака. — Обернувшись к входу, крикнул, — Корнилий, веди стрельца.
В кабинет тут же вошел царский телохранитель в сопровождении двух своих подручных, ведущих Семена.
— Поднимись, — велел я совсем упавшему духом Грамотину, — нечего полы пузом протирать. Вот смотри, узнаешь чернобородого?
— Нет, — еле прошептал помертвевшими губами дьяк.
— А за каким тогда, хреном, ты приказал его без суда и следствия живота лишить? Почему о сообщении атамана бунташного с каким-то дьяком в Серпухове мне не рассказал?
— Да, почто меня сироту горемычную, калечную смерти предать повелел! — заблажил Семен, да так истово и умильно, что я едва не рассмеялся, глядя на него. По сверкнувшим глазам Михальского понял, что и он еле сдержался от усмешки.
— Помолчи, Сеня. Не кудахчи. Ну, рассказывай, мил друг, чего да как. Признаешь ли сего человека? Или нам твоих подручных вызвать, коим ты приказ отдавал?
— Не надо, государь. Признаю. С испугу распорядился. Прости меня.
— Это как же?! С перепугу жизнь христианскую едва не сгубили! — опять заблажил Семен, а по щекам его крупно, ручьями заструились слезы.