— А знаешь ли ты, государь, что если бы не полные кладовые Троице-Сергиевой обители, то поляки в Смуту верх одержали?
— Ведомо, Владыка. Как и то, что мало в каких монастырях этому примеру последовали. А еще мне ведомо, что именно ты отца Авраамия[33] на Соловки сослал!
— Он сам пожелал туда вернуться! — сверкнул глазами патриарх.
— Ой, ли?
— Могу поклясться!
— Даже так… Владыка, а ты уверен, что это я, многогрешный, Бога не боюсь?
— Думай что хочешь, царь православный. Нет на мне этого греха. Не ладили мы с Палицыным, это верно. Перечил он мне. Но, Господь мне порукой, я его не ссылал!
— Стало быть, если я его верну, перечить не станешь?
— Нет, — покачал головой Филарет. — Не испугаешь меня сим. Все одно на твои бесовские затеи благословления не дам!
— Пугаю?! — изумился я. — Даже не начинал!
— А можешь?
— Ну, Федор Никитич, сам напросился. Было у отца вашего пятеро сыновей, не считая девок. И трое из них в ссылке умерло. Как именно не знаю, но осталось ровно двое. Ты и Иван Никитич, который Земским приказом заведовал и в том, что бунт случился, прямо виноват.
— Али не знаешь, что мы с ним не в ладах?
— Может и так, а может вы предо мной комедию ломали. Но как ни крути, кровь-то родная! Это первое. Мишка твой ни в чем не виноват, так что казнить не стану. Но могу ведь и наградить. Скажем воеводством в Сибири. А что, чем Тобольск худ? Долго ли он там со своими недугами протянет? Это второе.
— И крестника своего не пожалеешь? — ахнул Романов, на мгновение став из главы русской церкви просто дедом и отцом.
— А ты бы пожалел?!
— Прокляну! Завтра же с амвона тебя и род твой!
— Это только если доживешь!
— Не посмеешь! — не слишком уверенно заявил патриарх. — Даже Иоанн Мучитель на такое не решился бы.
— Да неужели, а Филипп Колычев, наверное, от старости преставился?!