И что на Варю нахлынуло… Ей вдруг стало жаль этого большого, крепко повязанного казенной инструкцией парня. Она медленно поглаживала ремень винтовки, что опоясывала широкую грудь стрелка, и тихо наказывала:
— Я напишу, напишу. А ты, Ленечка, размышляй, умней. Ты помни, что здесь, в поселке — люди перед тобой. Да, никакие они не враги!
— А ведь и моево отца хотели с чулымской кочки переселить на Васюганскую, — признался Ужаков. — Какой там богатей! Процента кулаков не хватило в деревне, вот в одночасье и приписали батю к врагам. Ладно, что командир моей воинской части вступился, написал бумагу в райком.
— Вот видишь… Ведь тут большинство каких мужиков. Кто в колхоз не пошел, кто сомневался, тянул… Так ведь и ты в родном колхозе после армии не остался и в леспромхоз не пошел. Ты-то имел право выбора, а этим людям возможности распорядиться собой не дали. Размышляй, размышляй, Ленечка! Голова нужна не только для приказов…
Ужаков протянул руку, простился коротко:
— Спасибо, Варвара!
Всё так и вышло.
Поздно вечером — нашлось заделье, пришел Ананьев в дом, где постоянно останавливались поселковые обозники с мукой.
Синие-синие сумерки густели над тревожно притихшей тайгой, где-то севернее, в Кетских местах, горели вековечные леса. Чулым опять густо укрывался туманом. На темном небе едва угадывались далекие летние звезды. Волглая тишина нависла над сибирской землей.
Вызванный во двор Дмитрий Парилов насторожился.
— Простите, с кем говорю?
— А я здешний ссыльный Ананьев. Не слыхали?
— Да нет, а в чем дело?
— Вы тут, наверное, не в первый раз, школу знаете…
— Это под елями. Просил как-то у учительницы бумагу для писем.
— Так бегите к школе радоваться. Нет-нет, никакой провокации, Парилов.
— Все же не понимаю…
— Там у калитки невеста ждет — Варя!
— Дошли мои письма…
— Слова, мольбы твои долетели…