— Значит, нет мне лошади?
— Пока, значит, нет. Пока-а…
Она хлопнула дверью, как только могла.
На дворе еще вьюжило, снег резанул разгоряченное в тепле кабинета лицо и неожиданно сразу снял, утишил злость. Александра оглянулась на ярко освещенное окно конторы, ей показалось, ей подумалось, что Васиньчук плачет. Он стоял теперь у стола с согнутой спиной, и опущенные плечи его похоже вздрагивали.
«Ну и тюха… Из-за бабы мается, дурачок!» — Александре вдруг стало отчего-то жаль директора. «А ведь он давно мается», — вспомнила она и подставила лицо секущему снегу.
Поселок Лоскутова Грива был поставлен волею высокого начальства в середине тридцатых годов в низкое, затопляемое по веснам место на самом устье Чулыма, и доведись посмотреть на него сверху, четко означился бы он буквой «Т». Шпалозавод — это балиндер — механическая бревнотаска для забора круглого леса из Оби, машинное отделение с локомобилем, пилоцех, высокие табора кругляка и «белая биржа» готовых пиломатериалов — все в основании той буквы.
Сразу же от нехитрых заводских строений пролегала улица Проходная, поперечная в конце ее называлась Чулымской. Тут, на задах, за огородами и обрезал, и валил свои крутые глинистые берега строптивый братец Оби бегучими водами от далеких Саян.
Александра жила на Чулымской. За бараком начиналась уже выгонная луговина, а за нею тянулось узкое и длинное озеро — Че́бор по-остяцки.[41] Теперь, зимой, луга с черными ветлами и озеро в заносе, и приглядного на краю поселка мало. С весны только красиво — зелено тут и, куда ни глянь, все смотрится тихой радостью для глаза и сердца.
Снег бы убрать от крыльца, опять набило полнехоньку ограду. Ладно, не убежит, дождется своего часа снег. Вон, Милка не ждет, услышала, что хозяйка пришла, и зовет, давится надсадным голодным мыком.
С коровами у Александры незаладилось давно. Поначалу после родительской Жданки купили Галку. Ничего, удойная и спокойная, да не долго радовала. Объелась сеянного клевера, вспучило ее страшно, и прокол брюшины не помог — прирезали. Купила — это уж без Матвея, нетель, и опять беда. Не огулялась в стаде Ветка, безмолочная переходница, а налог-то за нее плати! Мясо, масло, — такой налог, что язык сказать не поворачивается. Трудно теперь с коровой, слов нет. Сена возов двенадцать накосить надо, — зима-то долга… Ладно, накосил, насшибал в кочках, поставил это сено, а на чем его вывезти? Тоже ловчись, как хошь. Тяжело стало с коровой, но только не прожить без нее. Ребятишек двое, их на одной картошке ростить тоскливо, заботно. Иное дело с кормилицей. То стакан молока нальешь, то простокваши поедят, а где и сметанки ложка перепадет — это и держит ребят. Ну, продала неплодную Ветку, подзаняла деньжат и вот нынче на Милку вся надежда. Эк, надрывается, рвет хозяйкино сердце!
В бараке темно, керосин выдавался скупо, и бездельно лампу никогда не жгли. Сережка с Бориской сидели близ порога возле открытой дверцы плиты и завороженно глядели на затихающий, уже синеватый огонь.
— Варил ты, Серьга?
— Все, мам, управил. Воды привез, стайку почистил, суп, поди-ка, упрел… А рыбьева жира совсем мало осталось, в литре отстой один…
— Ничево, мужики. Молочка скоро дождемся! — повеселела Александра при виде сыновей. Она все чаще то хорошее завтра-послезавтра им расписывала. — А ну снимайте с меня вериги! Не заколели, нет?
Ребята кинулись к матери, потянули за рукава стылую тяжесть широкого полушубка.
— Севодня-то теплей, — опять бойко отозвался старший. Был он не по годам высок, худ, и сразу виделось, что недоедал.
Александра надернула легкую фуфайку, которую «за вся» носила, переобулась в другие, теплые с печи, пимы.
— Так наставляйте на стол, а я покормлю Милку. Я — скоро!
Денные ополоски со стола, картофельные очистки, а потом в теплую воду мороженой капусты кинула — набралось ведерко!
В стайке — стайка особняком на огороде стояла, плотный куржак и, кабы днем, при ярком свете — сказочная серебряная бахрома со стен и низкого потолка. Тяжелое деревянное ведро держала руками. От голода Милка так бросилась к пойлу, что едва с ног не сбила.
ebooksa