Нетель жадно вылизала со дна остатки и благодарно потянулась к рукам. Александра ласково потрепала ее по жесткому загривку, припала головой к шее.
— Потерпи, Милушка. Добуду я тебе сенца, добуду. Да все у нас наладиться, вот увидишь!
Позже, за столом, когда хлебали жиденький, заправленный рыбьим жиром, супчик, Александра и Сережке с Бориской наговорила самого-самого бодрого. А что? На ночь посулы — хорошо. Спать сыновья пойдут, а уж сонного-то голод не мучит…
— Ну, мужики, животишки чуть не лопаются — несите вы сытость с бережью… Марш на полати! Может, завтра за сеном сбегаем, Серьга?
— Завтра воскресенье. Не учимся — можно, — спокойно согласился старший. — Я одежу припасу.
— Постарайся для себя!
Александра вышла на улицу, а зачем и сама не знала. Вроде бы снег убрать. Взяла деревянную лопату, покидала, а потом привалилась к низким воротцам ограды и глядела в ветреную сумеречь длинной пустой улицы.
И во дворе, и в бараке — худо-бедно она всех накормила и ласковым словом обнесла. А кто ее тем же словом поднимет? Да ладно, чего уж там! О Милке, только о ней думать надо.
Что же… Иди к Прудниковой — даст Марья еще вязанку объедьев. И у Верки можно расстараться сена. Поворчит Спирина, как водится, а все ж не откажет, нет. Ладно, дальше-то как? Долго ли прокормишь двумя подачками нетель? Эх, кабы Милка не стельная, не в последних днях — что за печаль! Захомутал «мудва» и погоняй не стой. Привезла бы копешку-две, и жуй, милая. А там еще и еще.
Ветер стихал, снег сеялся совсем редко, густую синеву неба там и тут пробивали холодные льдинки звезд. Александра не заметила, как вышла из ограды. Оказывается, что бы она ни делала, о чем бы ни думала — она все время уговаривала себя сходить к Бояркину.
Ладно, попытай последнее. Васиньчук отказал, а Ефимчик? Да ведь и он тоже ждет, когда на постельное позовет соседка… Ну, ухари, ну, варнаки!
…Вот, как хошь суди-ряди, а есть судьба! И как она людишками играет — это ж никакому уму непостижимо. Хотя бы и в поселке… Кто еще недавно в чести был, кого девки, а после жены любили — те полегли в боях. На хромоногого Бояркина, а его с детства все жалостливо Ефимчиком звали, и смотреть-то никто не смотрел… Поднялся теперь он, можно сказать, до предела, до самых первых. Как же! Вначале многие вспомнили, что Ефимчик рабочего быка держит, а кой-кто и до другого додумался: ладно, хром, да не на ту же самую ногу… мужская сила-то вся при нем! Короче, потянулись отдельные солдатки со своей нуждой. Скажем, лошадь нужна за сеном. За лошадью — это хоть до кого довелись, набегаешься к директору завода и еще неизвестно, получишь ли коня. А Бояркин точно, что никому не откажет и пусть не тотчас, не сегодня, но обязательно привезет, что надо. Конечно, за деньги, конечно, за картошку, может, за мясо, а то и за грешную любовь: сговорчивы теперь стали иные вдовушки. А что, как их винить? Хоть на всю Чулымскую сторону голоси, не поднять мужей из безвестных солдатских могил, не воротить домой. Выплаканы страшные слезы, ждать некого, а молодое тело, часом, кричит…
Бояркины жили неподалеку, почти рядом. Встретила мать Ефимчика — старая, всегда угрюмая женщина с темным рябым лицом. Коротко взглянула из-под черного платка и прибавила огня в лампе.
— Нету Ефима, в стайке он прибиратся. А ты чево, Александра, ты, поди-кось, за быком? Вижу, что у тебя ни травины на дворе, слышу ревет твоя жданка…
— Тетка Софья, выручайте по-соседски — я не останусь в долгу. Деньгами, однако, не возьмете… Обещали на заводе матерьялу метра три выписать — отдам, сошьете себе кофту.
— Куда мне! — махнула рукой Софья. — Мне свово не износить, сколько житья-то осталось. Валяюсь больше, чем хожу. Да и натаскал сынок уж всякого товару. Довоенными отрезами дают: зарабатыват бычишко. Ефим и себе все справил, сшил и костюм. Да, подсоблят бычок, но опять же и налог. Дивно казна берет.[42] А кормежка? Одним сеном не обойтись, вот и ворочаю ведерны чугуны кажин день. — Софья вздохнула. — Все бы ладно, да портится мой сынок. Волю большу взял, совсем вышел из-под руки матери. По бабам шастать навадился. — Старуха вдруг резко поднялась из-за кухонного стола, и Александра не узнала ее злорадного теперь лица. — А, сказать, я ево и не держу. Давно ли все от сына рожи воротили. Калека, а девкам же красивых подавай, чтоб во всем без изъяну. Посуди, каково ему было, бедному. Ведь он кажну ночь, однако, со слезой спать ложился, а я, на нево-то глядючи, еще боле мучилась. Что ж, сами привечают, мокрохвостки. А только жениться бы счас Ефиму само время. Теперь добру вдову взять можно, да пойдет какая-никакая и девка. «Женись!» — советую. Куда там! Спесивый стал, ржет в глаза, а смех-от бесовской, страшной…
Вошел с припадом на левую ногу Ефимчик. Длинное лицо его было красным с мороза. Сбросил на лавку черную баранью шапку, обмел рукавицами носки пимов, сухо, с приглядкой поздоровался. И тут же от порога, не дав Александре и слова сказать, выпалил:
— Бычок есть, да не про вашу честь, Лучинина. Вот так, что слышали.
— Ефим! — робко поднялась с лавки старуха. — Ты губы-то не выворачивай… Неладно говоришь, не по-соседски!
— Мамаша… — поднял руку Ефимчик. Дунул в холодные еще ладони и снова обшарил глазами Александру. — С быком что-то неладно. Пойло сейчас даю, а он и морды до ведра не донес. Завтра выстойку дам: заездил бычишку…
ebooksa