На полустанок мы пришли молчаливые, недовольные друг другом. Купили газеты. Валя наконец получила первое письмо от мужа, и, прочитав, спрятала его в сумочку, напоминавшую миниатюрный дубовый бочоночек. На перроне, на окрашенной в зеленый цвет скамейке, сидел средних лет мужчина с болезненным, желтоватым лицом и рядом с ним мальчик. Когда мы возвращались, мужчина вдруг захрипел, на губах у него показалась пена, а лицо сделалось черно-синим, как только что вывернутый пласт подзола. Он упал со скамейки и начал биться головой о землю.
— Доктора!.. — закричал кто-то из тех, что сошли с пассажирского поезда. — Человек умирает!..
Мальчик между тем вел себя спокойно. Он достал из корзиночки белую простыню и накрыл ею мужчину, тело которого сводили судороги. Потом присел на корточки и обеими руками взял человека за голову.
Собралась толпа. Подошел дежурный полустанка в огненно-красной фуражке.
— Это мой отец, — спокойно объяснил мальчик. — Он скоро встанет. Не надо доктора. Такая болезнь у него с войны. Его расстреливали немцы и пробили голову. Поэтому я всегда с ним вместе хожу. Мамка простыню дает. Не нужно, чтобы люди лицо видели!..
Человека трясло, подбрасывало, а маленький сын его терпеливо, с выражением покоя на полном личике, сидел над ним, не давая отцу ранить себе голову. Толпа начала расходиться. Алеши возле нас уже не было. Мы возвращались в дом отдыха втроем.
Валя шла грустная, по с какой-то мягкой просветленностью на лице.
ТОПОЛЯ НАШЕЙ ЮНОСТИ
Осенний вечер с дождем, ветром, непролазной грязью на улице. Желтые листья тополей падали густо и щедро, усыпали весь обнесенный железной оградой пристанционный скверик. Проходы в скверик расположены полукругом, посередине предполагалось сделать фонтан, но его так никогда и не сделали: то ли не хватило средств, то ли просто кто-нибудь счел это излишней роскошью для обыкновенной железнодорожной станции. Вместо фонтана поставили водонапорную колонку. Вода из отвернутого крана била такая холодная, что от нее сводило зубы. Вечером при свете скрытой в листве деревьев электрической лампочки упругая струя сверкала серебром.
В тот последний предвоенный год я жил нескладно, бестолково. С аттестатом отличника закончил десятилетку, без экзаменов поступил в политехнический институт, мне дали общежитие, стипендию. Но, не проучившись месяца, я без всякой причины бросил институт, приехал в свое местечко. Отец ругался, мать тихо вздыхала. Чтобы занять чем-нибудь руки и не быть нахлебником в семье, я поступил картотетчиком в бухгалтерию портняжной артели. Конечно, должность и работа меня совсем не интересовали. Только два раза в неделю — в субботу и воскресенье — настроение у меня поднималось. В эти дни приезжала домой моя одноклассница Геля Мащинская, которая училась в педагогическом институте в ближайшем от нашего местечка городе. Из-за Гели я и вернулся в местечко.
Я ходил к Мащинским, на зеленую улицу Коммунаров, за станцию, почти каждый вечер, а когда возвращался домой, всегда делал крюк, заходил в пристанционный скверик и пил студеную воду из колонки. Пассажирские поезда — московский и брестский — к тому времени успевали разминуться, простаивая ровно по три минуты, возле перрона пыхтел только местный с маршрутом на торфяной завод и обратно. Он отправлялся, не очень придерживаясь графика: иногда в одиннадцать, иногда в половине двенадцатого. На станции царила тишина. В полупустом, прокуренном зале дремали пассажиры, которым ночью некуда было деваться. С перрона в освещенном окне была видна молодая телеграфистка, читавшая ленту и время от времени поправлявшая прическу. В комнате дежурного курили осмотрщики вагонов и составители.
Я ходил к Мащинским, делая вид, что дружу с их Аркадием. Аркадий учился в восьмом классе. Я носил ему книги, помогал решать задачи, просиживая каждый вечер два-три часа. Аркадий ни о чем не догадывался. Мать Гели и отец, конечно, понимали. Мать была ласковая: разговаривала со мной всегда с какой-то, казалось, виноватой улыбкой на лице. С отцом — главным агрономом райземотдела — я виделся редко, он вечно скитался по району. Заставая меня с Аркадием, он крепко, по-мужски, пожимал мне руку и, ни о чем не расспрашивая, шел в свою комнату.
Аркадий мне нравился тем, что был братом Гели. И лицом и характером он очень напоминал сестру. Так же, как Геля, умел увлекаться: часами рассказывал о какой-нибудь марке, попавшей в его коллекцию; объяснял мне смысл магических знаков древней Индии, которые он перерисовывал в тетрадь из старой книги. Ни марки, ни магические знаки меня не интересовали. Мне было восемнадцать лет, и я знал, что люблю Гелю. Только ради нее два эти месяца я приходил в просторный, со стеклянной верандой и диким виноградом на стене дом Мащинских. Я любил их дом, тихую зеленую улицу, на которой он стоял, любил глаза Аркадия, такие же весело-задумчивые, как и у сестры.
Об отношении Гели ко мне я ничего не знал. Когда мы еще учились в школе, ходили один раз вместе в кино. В день моего семнадцатилетия она подарила мне книгу «Сага о Форсайтах». В школе она все же относилась ко мне дружески. Теперь, приезжая домой и заставая меня в обществе Аркадия, хмурилась, ни разу на ее лице я не заметил радостной улыбки. Я ждал, надеясь на чудо.
В тот субботний вечер я сидел у Аркадия до одиннадцати, тая надежду, что Геля приедет. Наступали дни октябрьских праздников. За темным окном шумел ветер, бил в стекло веточкой груши. Я ловил каждый звук и шорох во дворе, чтобы не пропустить момент, когда скрипнет калитка. Хорошо помню: какой-то внутренний голос говорил мне, что в этот вечер должно произойти что-то необычайное, то, чего я давно жду и жажду душой. Но Геля не приехала.
Я простился и пошел на станцию. Лил дождь. Не обращая на него внимания, я ходил по скверу и слушал, как шелестит под ногами мокрая опавшая листва. В развесистых кронах тополей шумел ветер, мерцала, покачиваясь среди ветвей, электрическая лампочка. Ее свет падал на землю, и желтые, омытые дождем листья казались золотыми.
Наконец я вышел из скверика и увидел Гелю. Она стояла под козырьком жестяного навеса над крыльцом зала ожидания и, видимо, следила за мной все время, пока я блуждал по скверику. Лицо ее было мокрое, из-под синего платочка выбилась, опустившись на лоб, прядка русых волос. Я подошел к Геле.
— Почему ты не дома? — холодея от недоброго предчувствия, спросил я.
ebooksa