В своем ответе от 18 февраля Кинот также указал, что братия должна сначала безоговорочно признать устав Святой Горы, утвердивший его закон, и согласно их предписаниям избрать монастырский Собор, а затем из его членов — управляющую монастырем комиссию, известив об этом Кинот и через него Патриарха. Только после этого Кинот соглашался назначить свою комиссию, чтобы она прибыла в Руссик и утвердила новоизбранного игумена[390].
10 (23) марта братия Руссика отправила в Кинот новое письмо, в котором сообщила, что хотя она и голосовала против Нового канонизма, но не оспоривает необходимости «сообразования» с ним. В письме также отмечалось, что несогласие с уставом на практике проявляет само греческое государство, так как оно реквизировало метохи, избегает именовать Келия прп. Силуана Афонского в Старом Руссмке Свято-Пантелеимоновский монастырь Руссиком и препятствует всякому принятию в братство новых русских насельников, даже проживающих в Греции без гражданства этой страны. В заключение братия просила все-таки прислать в монастырь комиссию Кинота для официального поставления игумена, которое, согласно уставу, не может быть после выборов отложено больше, чем на месяц[391].
Келия прп. Силуана Афонского в Старом Руссике
Однако 12 (25) марта братия получила через Кинот телеграмму Патриарха Вениамина от 6 (19) марта: «Сообщите монастырь Пантелеимоновский. Ожидаем подписи им Устава». В ответ местоблюститель игумена о. Иустин переслал Патриарху письмо Кинота от 10 (23) марта, из которого Первосвятитель должен был убедиться в законопослушании братии Руссика «действующему строю» Афона, чтобы решить вопрос «о беспрепятственном принятии в монахи наших единоплеменников»[392]. 15 (28) марта
Собор братии одобрил ответы о. Иустина Киноту и Патриарху Вениамину, в которых сообщались имена эпитропов и соборных старцев (этим было выполнено одно из условий утверждения). По совету Первоиерарха Русской Православной Церкви за границей митрополита Анастасия (Грибановского) братия монастыря согласилась исполнять предписания Нового канонизма в качестве существующего государственного законоположения, но представители обители под уставом все же не подписались[393].
29 марта (11 апреля) Кинот постановил утвердить игумена Руссика. Через три дня, 1 (14) апреля, греческий митрополит Иерофей возвел иеросхимонаха Иустина в сан схиархимандрита и утвердил его в звании игумена[394]. 7 декабря того же года схиархимандрит Иустин с братией написали Патриарху Вениамину о том, что «будут сообразовывать свою жизнь» с Новым канонизмом[395].
Серьезные проблемы в 1930-е гг. были не только у Свято-Пантелеимоновского монастыря, но и у других русских обителей. Так, в Свято-Ильинском скиту в декабре 1921 г. еще пребывало 150 насельников, в декабре 1932 г. — 83, а в декабре 1940 г. — только 54[396]. Стремясь прокормить братию, игумен Иоанн начал очищать от леса территорию скита и устраивать на ней огороды и сады. В результате в дальнейшем братия, несмотря на собственные трудности, даже снабжала овощами и фруктами Свято-Андреевский скит и многие небольшие русские келлии.
Свято-Ильинский скит произвел сильное впечатление на посетившего Афон в середине 1930-х гг. английского археолога Р. М. Доукинса, отметившего в своей изданной в 1936 г. в Лондоне книге «Монахи Афона»: «Теперь русские, которых раньше боялись, нищенски бедны; Ильинский скит, в котором в 1933 году мы останавливались отдохнуть на несколько часов, выглядел жалко. Однако все здания и большая церковь были безупречно чисты. Мы вошли, и нас вежливо приветствовали, предложив для отдыха одну из комнат. Спустившись вниз, я отметил аккуратность во всем, а также цветочные клумбы во дворе. „Да, — сказал монах, обратившись ко мне, — Россия когда-то была Россией“. Они справлялись с очередной напастью. Накануне прошли проливные дожди, смыв ограду огородов и наполнив двор грязью и мусором. Монахи много потрудились, чтобы убрать последствия стихии: двор был очищен и выглядел аккуратным, побеленным и пестрел цветами. На Афоне всегда бросается в глаза отличие между ухоженными и аккуратными русским обителями и слегка обветшалыми местами, где себя чувствуют как дома греки. Тем не менее монахи Ильинского скита стареют; теперь их только 83 человека, и половина из них не может физически трудиться. Будущее чрезвычайно мрачно»[397].
Не только в главных русских обителях Афона, но и во многих русских келлиях и каливах продолжалась активная духовная жизнь. Так, посетивший в середине 1930-х гг. келлию Воздвижения Креста Господня Каракальского монастыря писатель В. А. Маевский тепло вспоминал гостеприимного наместника отца Филарета, заботливых схимонаха Досифея, отца Исайю и сурового хранителя костницы обители отца Мелитона. Писатель осмотрел хозяйство келлии, где были парники, мастерские и прекрасные виноградники с цистернами для сбора дождевой воды и отметил: «Хорошо мне всегда во всех русских келлиях. Но все же должен признать, что особенная радость и покой наполняют мою душу, когда я нахожусь в келлии Воздвижения Креста Господня, где живописная природа и чарующие виды сливаются с исключительно симпатичным характером и укладом жизни милейших ее насельников»[398].
В воспоминаниях, написанных примерно в то же время афонским монахом Макарием, говорилось: «Однажды я гостил несколько дней в Крестовой келлии на Провате, у отца Лота, старца келлии… Келлия отличалась уютностью своих построек и имела маленькую церковку во имя Воздвижения Честнаго и Животворящаго Креста Господня. В отдельном маленьком домике была небольшая, хорошо подобранная библиотека, в которой я и проводил время в книжных занятиях. Моими друзьями были иеросхимонахи: отец Константин, отец Мелитон и отец Филарет»[399].
Свято-Ильинский скит
Между тем насельники малых обителей — калив и келлий — оказались наименее защищенными от материальных трудностей, поскольку они зависели от монастырей, на землях которых проживали, как юридически, так и экономически. Писатель-эмигрант Б. К. Зайцев в 1929 г. в своем очерке «Вновь об Афоне» писал: «Мне недавно сообщили о большой нужде келлии св. Иоанна Златоуста, недалеко от Карей. Я не был в ней. Но, проходя из Андреевского скита пешком в Пантелеймонов монастырь, смутно помню врата небольшой обители, которую назвал мне спутник келлией св. Иоанна Златоуста. Эта келлия едва жива. Благодаря некоторым обстоятельствам утварь из ее храма была вывезена в соседнюю страну и положила основание новому монастырю. Теперь у келлии ничего нет. Кусочек земли с огородом — все ее достояние. Монахи буквально голодают (исключительно старики). На пятнадцать дней выдается кусок хлеба и большая ложка масла, но сейчас и на масле экономят. Облачения в лохмотьях. Служить не в чем, одеваться не во что. Издохла даже старая „мулашка“, единственное животное келлии — на ней ездили получать с пристани редкие дары извне. И даже на престольный праздник не может келлия отворить своих врат для приема гостей, как обычно делается на Афоне: принять, угостить нечем»[400]. Писатель призвал посылать пожертвования для келлии св. Иоанна Златоуста в редакцию парижской эмигрантской газеты «Возрождение», где был опубликован очерк «Вновь об Афоне».
Наступивший в 1920-х гг. общеафонский кризис в первую очередь сказался на русских келлиотах и каливитах, входивших в Братство русских обителей (келлий) во имя Царицы Небесной. Оно особенно активно боролось за интернационализацию Святой Горы и сохранение прав негреческих монахов на Афоне и поэтому к концу 1930-х гг. под давлением властей было вынуждено временно прекратить свое существование[401].
В 1940–1941 гг. в келлиотском поселении Каруля на отвесной скале (так называемом Карульском скиту), в южной части Афонского полуострова, еще проживало 28 русских насельников, многие из которых являлись известными старцами. В их числе были исихаст иеросхимонах Феодосий Карульский (Харитонов), его ученик схимонах Никодим, иеросхимонах Никон (Штрандтман, 1873–1963). Следует упомянуть также схимонаха Никодима — бывшего телохранителя Николая II, пешком пришедшего на Афон из России и подвизавшегося на Каруле до своей кончины 13 февраля 1984 г. Добрую память о себе оставил и иеросхимонах Парфений, умерший на Каруле в глубокой старости[402].
Весь межвоенный период численность русских иноков на Афоне неуклонно сокращалась. С 1920 г. по 1938 г. их количество уменьшилось с 2110 до 700 (на 16 июня 1936 г. было 898): в Пантелеимоновском монастыре — с 800 до 295 (в 1925 г. в нем было 550 насельников, в 1932 г. — 380, а в 1936-м — 330), в Свято-Андреевском скиту — со 150 до 85 (в 1929 г. в нем было около 100 насельников, в 1936-м — 88), в Свято-Ильинском скиту — со 160 до 73 (в 1936 г. — 100 насельников), а в келлиях и каливах — с 1000 до 247 (в 1936 г. — 340 насельников)[403]. Помимо запрета на приезд новых насельников, одной из причин быстрого сокращения числа русских святогорцев были значительные материальные затруднения, о которых уже говорилось.
В целом, к началу Второй мировой войны число негреческих насельников Афона, и прежде всего русских, из-за ряда неблагоприятных факторов сильно уменьшилось. В 1935 г. на Афоне пребывало 3816 иноков: 2359 греков, 920 русских, 350 румын, 140 болгар, 40 сербов и 7 грузин[404]. Наиболее тяжелые последствия имел разрыв многовековых связей Святой Горы с Россией. Однако, несмотря на это, интенсивная духовная жизнь в русских обителях Афона не только не прекратилась, но и получила дальнейшее развитие.
Святая Гора в годы Второй мировой войны
На начало Второй мировой войны афонские монахи всех национальностей ответили тем, что 22 марта 1940 г., впервые за несколько столетий, провели ночное моление о восстановлении мира, а после него крестный ход. К нападению фашистской Италии на Грецию 28 октября 1940 г. многие насельники Святой Горы отнеслись с возмущением. Так, известный афонский старец иеромонах Герасим (Менагиас) в письме старцу Феодосию из Свято-Павловского монастыря от 26 ноября 1940 г. называл итальянцев трусами и тряпками, а в другом письме выражал свою боль из-за жертв несчастной Кефалонии. Первоначальные победы греческих войск вызвали радостную реакцию большинства афонитов[405].
Один из русских монахов Святой Горы, в своем письме горячо приветствовавший успехи греческой армии в боях с итальянцами, в январе 1941 г. писал: «За чудом Финляндии[406] последовало еще большее чудо Греции. У нас в монастыре война мало ощущается, только новости, которые мы получаем, заставляют нас еще больше удивляться. Единство греческого народа — прежде всего религиозное единство, единство с Христом. Без желания чего-либо для себя, без стремления к захвату чужих земель народ Греции знает, что с начала военных действий Бог защищал и в дальнейшем будет защищать его. Я хотел бы сказать и большее: Православие получило большой урок. Я читал письма с фронта, которые все пронизаны одной мыслью: защита, даваемая нам свыше, — защита Матери Божией, празднование которой произошло после торпедной атаки у острова Тинос. Чудо Греции — это чудо божественного присутствия, и это божественное присутствие, которое узнал народ, теперь стало реальным событием его жизни»[407].
После начала войны к обычным трудностям афонской жизни прибавились дороговизна и острый недостаток продовольствия. Правда, в 1940 г. положение еще оставалось терпимым благодаря хорошему урожаю оливок и помощи благотворителей, в числе которых был тесно связанный со Свято-Пантелеимоновским монастырем известный византолог профессор Томас Уитмор (Виттемор)[408].
ebooksa