Снаутер (имитируя звон). Динь-дон, динь-дон! Заткнись со своим… звоном, слышишь? Ещё таких целых семь часов на этой… площади. И только тогда мы, может, сможем, хоть немного соснуть! Уроды!
Мистер Толлбойз (сам с собой) Non sum quails eram boni sub regno Edwardi![46] В дни моей невинности, до того как дьявол унёс меня в вышину и бросил в эти воскресные газеты. Что и говорить, ещё тогда, когда я был пастором в Литтл Фаули-кам-Дьюсбери…
Дифи (напевает). С моей пипкой, пипкой, с моей пипкой, пипкой…
Миссис Уэйн. Ах, дорогая! Как только я тебя увидела, так сразу поняла, что ты леди, прирождённая леди. Уж мы-то с тобой понимаем, что это значит попасть в такое положение… Не правда ли, дорогая? Для нас это не то, что для других, которые здесь оказались…
Чарли (поёт). О дева Мария, о, Мария, о Мария, ты милосердна!
Миссис Бендиго. Мужем чёртовым называется. Ишь ты! Четыре фунта в неделю в Ковент-Гарден, а жена его звездится на поганой площади! Тоже мне, муж!
Мистер Толлбойз (сам с собой). Счастливые деньки! Счастливые деньки! Моя увитая плющом церквушка приютилась средь холмов, мой приход, крытый красной черепицей, дремлющий среди елизаветинских тисов! Моя библиотека, мой виноградник, моя кухарка, моя горничная, мой садовник! Мои деньги в банке, моё имя в Крокфорде! Мой чёрный костюм безупречного покроя! Мой пасторский воротник! Моя муаровая шёлковая сутана на территориях церкви…
Миссис Уэйн. Конечно, единственная вещь, за которую я действительно благодарю Бога, дорогая, это то, что моя бедная мамочка не дожила до этого дня. Потому что, доживи она до этого дня и увидь она, что её старшая дочь, которая воспитана была, обрати внимание! – так была воспитана, что ей ни в чём не отказывали… молоко прямо из-под коровы…
Миссис Бендиго. Муж!
Джинджер. Эй! Давай хоть чайку замутим, пока есть возможность! Потом уж поздно будет – в пол одиннадцатого все кофейни закрываются.
Кики. О Иисус! Этот чёртов холод меня убьёт. У меня под брюками – ничего нет! О, Иисусе!
Чарли (поёт). О дева Мария, дева Мария…
Снаутер. Четыре пенса! Четыре пенса за шесть… часов похождений! Это дерьмо с деревянной ногой сгребает нашу выручку в каждой забегаловке между Алдгейтом и Майл-Энд-Роуд. Это всё его деревянная нога и военные медали, что он купил на Ламбет-Кат. Негодяй!
Дифи (напевает). С моей пипкой, пипкой, с моей пипкой, пипкой…
Миссис Бендиго. А я так и говорила, так и думала, что он негодяй. Мужчиной называешься? – говорю я. – Да я видала, таких как ты держат в больницах под контролем, говорю.
Мистер Толлбойз (сам с собой). Счастливые деньки! Счастливые деньки! Ростбиф, деревенские танцуют и «мир Божий, который превыше всякого ума»![47] Воскресное утро у моего дубового алтаря, освежающий аромат цветов и шелест сутаны, растворившиеся в сладковатой духоте. Летние вечера, когда позднее солнце бросает косые лучи на окно моего кабинета, и я, задумчивый, напившийся чаю, в благоухающих венках Кавендиша[48], в полудрёме вожу пальцем по страницам открытого посередине тома «Поэтические труды Уильяма Шенстоуна, эсквайра»,[49] Пёрси «Реликвии древней английской поэзии»,[50] Дж Лемприере Д.Д, профессора аморальной теологии…[51]
Джинджер. Ну давай же! Кто идёт за этим пойлом? У нас есть молоко, у нас есть чай. Вопрос один: у кого чёртовым сахарком можно разжиться?
Дороти. Этот холод. Этот холод! Он пронизывает насквозь! Неужели так будет всю ночь?
Миссис Бендиго. Да заткнись ты! Ненавижу этих хнычущих шлюшек.
Чарли. Тоже занудство разводишь? Глянь вот на ужасный туман, что ползёт вверх по колонне. Нельсону-то до утра всё что можно отморозит.