Принц де Линь Екатерине II, Брюссель, 15 февраля 1781 г.[650]
Государыня,
Большого труда мне стоит не напоминать о себе чаще Вашему Императорскому Величеству. Лишь только очнулся я от восторга по прочтении письма, кое величайшее мне удовольствие доставило, первым делом пожелал Вашему Величеству засвидетельствовать мою признательность и восхищение еще сильнее прежнего.
Должно ли тому радоваться, что Ваше Величество на первом престоле мира восседает? Да, ибо сие большая есть удача для блага человечества вообще. Но мы, пекущиеся о нашем собственном благе, много от того теряем. Ведь могли бы мы жизнь провести, созерцая Ваше Величество, слушая Вас или Вам послания адресуя, а Вы бы восхищение вызывали по-прежнему, но от множества докучных, которых Ваше сияние к себе влечет и ослепляет, были избавлены.
Я же ослеплен не был. В тот миг, и никогда более, почитал себя орлом. Дерзнул я взглянуть на солнце и, подобно обер-шталмейстеру, отделался легко: оба мы лишь загорели. Но узрев так много света, видишь засим пред собой повсюду одну только ночь, и из орла превратился я в сову. Издавать буду звуки заунывные, до тех пор пока вновь меня вид солнца не преобразит: при первой же возможности устремлюсь греться в его лучах.
Быть может, другое солнце в Царском Селе так редко показывается из зависти, а ведь уверен я, что его там примут радушно, ибо Ваше Величество всегда на него с удовольствием взирает. Жаль, что предпочитает оно провинции империи столь удаленные. Там увидим мы в садах те же чудесные свершения, что в победах, и в законах, и в философии.
По сему поводу намеревался я послать Вашему Императорскому Величеству небольшое мое сочинение о садах[651]: но сын мой[652] желает самолично его напечатать для Вас, а типограф он небыстрый, хоть и усердный; захотел бы, пожалуй, сделаться типографом Академии, здоровье же у него довольно крепкое, чтобы от обилия знаний сознание не потерять[653].
Но забываю я опять, что не должен употреблять во зло драгоценное время и отвлекать Ваше Величество даже от игры в тентере[654], которая счастие трех особ составляет. Против воли вынужден замолчать. Должен, однако, сказать Вашему Императорскому Величеству, что унаследовали Вы те чувства, какие питал я к Ее Императорскому Величеству, с которым мы сейчас простились[655]. Вот и прибавка к тому множеству сердец, какими Ваше Величество повелевает.
Эта империя стеной не окружена. А мое сердце перепрыгнуло бы стену в сотню раз более высокую, чем китайская или татарская, будь даже у меня ноги стреножены.
Молю Ваше Величество благоволить не забывать, что нет в мире человека, исполненного большей признательности, большего восхищения, большей, осмелюсь сказать, преданности и более глубокого почтения, чем те, с какими имею я честь пребывать до конца своих дней,
Государыня,
Брюссель, 15 февраля 1781 г.
Л. А. Нарышкин, обер-шталмейстер, принцу де Линю [письмо, написанное от имени Нарышкина Екатериной II в начале марта 1781 г.][656]
Сейчас получил я письмо без даты и без подписи, проглотил его и спешу всем вокруг показать, потому что доставило оно мне удовольствие безмерное, только жалею, что письмо при сем измяли и измарали немало, хотел бы я его сохранить, ибо каждое его слово мне о том человеке напоминает, что натуре моей расцвести позволил и чья память мне дорога неизменно. При виде выражений китайских я от радости едва чувств не лишился, да, да, только мы двое в целой Европе, любезный принц, так хорошо китайский выучили. Все мои мысли китайскому двору посвящены, хоть и далеко я от него нахожусь, и сочинил я вот какую ариетку:
Разве это не трогательно? Покамест я сим делом занимался, все меня понуждали Вам собственноручно ответить, и я того страстно желал, но кому не известно, что у каждого своя голова на плечах и что частенько нет у головы согласия с желанием, какое в этой голове родится, так вот, долго ли, коротко ли, скажу Вам начистоту, какие слова решил я сказать некоей особе, коей называть не стану. Если изволите за меня ответ написать, премного обрадуете. Все, кто при сем присутствовал, вскричали, что придумано сие удивительно, а исполнено должно быть незамедлительно. Секретарь[657] китайский язык знает почти так же хорошо, как я. Не красавец, но весел и обходителен, а главное, ничего мне не стоит, вещь не последняя для того, кто весь кошелек опустошает на покупки, в коих нужды не имеет. Кошелек мой пуст, зато сердце не таково, полнится оно дружеством и признательностью к той, о ком изволили Вы, любезный принц, мне написать. Коль скоро отрадна Вам память о пребывании здешнем, знайте, что таковы же чувства всех тех, кто мне знаком, все об Вас с величайшей приязнью вспоминают, если мне не верите, я Вам песенку Аннеты спою, ступайте к нам, все станет ясно[658], я Вас с распростертыми объятиями приму, даже извозчиков Ваших расцелую, коли будут мчаться во весь опор, по правде говоря, как я есмь обер-шталмейстер, лошадей пожалею, но для двух татар блюдо плова держать буду наготове. Семейство мое Вас за память благодарит от души, все здоровы, а после Пасхи дочь Наталью замуж выдаю[659].
Императрица, коей я тот кусок из письма Вашего показал, какой до нее касается, передать велела, что по-прежнему принца де Линя ценит особливо. Князь Потемкин и оба князя Барятинские[660] Вам кланяются. Князь Василий Долгорукий[661] в Москву отправился, князь Волконский[662] еще из Вены не воротился. Под конец прошу Вас принять уверения в совершеннейшей моей преданности на всех языках, мне ведомых.
Екатерина II принцу де Линю
Господин принц де Линь. Не знаю, какой писатель китайский либо из другой какой страны родом сказал, что наилучший способ избегнуть соблазна в том состоит, чтобы ему поддаться; исходя из прекрасного сего правила, которое не всем по вкусу придется, надеюсь я, что всякий раз, как вздумаете мне написать, обе руки свои не на то употребите, чтобы себя сдерживать, а, напротив, правой изволите перо взять, а левой лист бумаги, на коем все то выведете, что на ум взбредет, и будьте уверены, что мне сие столько же радости доставит, сколько и письмо Ваше, 15 февраля датированное. Троны и все, кто на них восседают, издали вид имеют превосходный; однако ж не в обиду будь сказано моим достопочтенным собратьям, полагаю, что все мы в свете люди несносные, знаю сие по опыту: коли в комнату вхожу, точь-в-точь такое же делаю на всех впечатление, как Медуза Горгона, все вмиг каменеют и к тому месту, где стояли, прилипают; весьма для меня лестно, что Вы меня в обратном уверяете, но опыт каждодневный мне об том говорит, что я от прочих не отличаюсь, не более десятка или дюжины таких людей сыщется, какие меня без смущения и принуждения переносят. Сочинению Вашему о садах, любезный принц, столько же обрадуюсь, сколько его подателю и издателю, а как питаю надежду, что здоровьем он столь же крепок, сколь и младший его брат[664], ничуть не боюсь, что он в Академии чувств лишится. Сожалела я об Вас по случаю того печального события, кое Вас в Вену призвало. Вся Европа скорбела о сей государыне великой и добродетельной, полагаю, что сие есть самое лучшее похвальное слово, какое о ней произнесть можно. Что до меня касается, то и я горевала всей душой, не преминула сие высказать тотчас же ее августейшему сыну[665], к коему чувства мои Вам известны.
Благоволите вспоминать иногда, любезный принц, что подали нам надежду Вас однажды в наших краях вновь увидеть, а покамест будьте уверены, что в перечне тех, кои Вас с удовольствием увидят, найдете Вы имя Екатерины.
Принц де Линь Екатерине II, Вена, 12 февраля [1782 г.][666]