Государыня,
Вовсе не страх показаться чересчур дерзким мешал мне к Вашему Императорскому Величеству обратиться. Не было мне нужды здесь встретиться с первейшими из Ваших подданных, чтобы чувством воспылать, которое навечно в сердце моем запечатлено. Хотя все, кто к Вашей особе приближены, и даже все, кто из необъятной Вашей и грозной Империи прибывают, для меня драгоценны, не меньше одушевляюсь я при одной мысли о том, что там видел. Когда наскучивает мне думать обо всем, чем я восхищался, помышляю о том, чем интересовался. Сие есть род отдыха для души. Засим перехожу к тому, что в меня веселость вселяло. Об том думать еще приятнее. Порою тентере вспоминаю, порою принца, который в Академии от обилия знаний сознание потерял[667], порою старания, кои та, что все знает, все делает, все воображает, к тому прилагает, чтобы ей не верили, и не могу смеха сдержать. Видел я своими глазами, как божество смеется. Прежние божества разве что улыбнуться могли. Я бы на Олимпе тотчас соскучился: стал бы зевать, и по воле тамошних господ через весь небесный свод кувырком полетел. Мне на земле хорошо: а еще лучше было бы, когда бы смог воротиться в ту землю, коей Ваше Величество счастье составляет и украшение. Можно тому поверить, что говорит в прозе человек, ни к подданным Вашего Величества не принадлежащий, ни к энциклопедистам, ни к экономистам. Когда бы Ваше Императорское Величество поближе к здешним краям пребывали, могли бы мы пожаловаться, что покойный граф Фалькенштейн о своем здоровье и зрении недовольно печется[668]. Впрочем, все сие уладится, надеюсь, еще до прихода моего письма. Труды непрестанные и полезные зрению большой нанесли ущерб. Однако он зоркости не лишился: отсюда видит Вас, Ваше Императорское Величество, такой, какая есть. Я сему если не очевидец, то, как один из знакомцев моих говорил, слуховидец. Достанет ли у Вашего Величества времени, чтобы мое послание прочесть? Может статься, кто-либо из соседей Ваших, император Византии либо правитель Китая пишут ей сейчас письмо с изъявлениями покорности. Сим двум царедворцам чужестранным следует оказать предпочтение. Они не большего сочувствия заслуживают, чем я, но они в альманахе куда выше меня стоят. Отступаюсь: из чувства самой почтительной преданности образую арьергард. Могу ли больше сказать? Я своего энтузиазма не выбирал. Я его преисполнился, потому что иначе чувствовать не мог. Но с чувствами, кои тобою на всю жизнь овладевают, и холодный рассудок уживается охотно.
Честь имею пребывать с этими чувствами и глубочайшим благоговением,
Государыня,
Вашего Императорского Величества
Вена, 12 февраля.
Екатерина II принцу де Линю
Господин принц де Линь. Только теперь, 11 июля 1782 года, получила я в Царском Селе письмо, кое благоволили Вы мне написать из Вены 12 февраля, и надеюсь, что сей ответ в Ваши руки попадет еще прежде, чем год окончится. Коль скоро Вам, любезный принц, воспоминания о нас любезны, кстати придется Вам сказать, что среди всех, кто меня окружает, не только не найдется такого, кого бы Вы равнодушным оставили, но, редкая вещь, ни одного неблагодарного не сыщется; коротко говоря, все мы об Вашем здесь пребывании вспоминаем с удовольствием. Но Вы от здешней жизни отстали: на смену тентере реверси[670] пришел, а в Царском Селе новые здания завелись и киоски, на табакерки похожие[671]. Не знаю, какое сходство есть между академическим заседанием и ревматизмом, но только доказано, что я об том заседании, где от обилия знаний кое-кто сознание терял, не могу слышать без того, чтобы о болях в руке, какие меня в ту пору мучили, не вспомнить. Вот что значит сильные страдания испытать. Вольтер сказал, что все жанры хороши, кроме скучного. Коль скоро на Олимпе скука царит, неудивительно, что никто туда попасть не торопится. Не спешите и Вы, и я с Вами заодно, ведь коль скоро там никто никогда не шутит, мы с Вами оба там не к месту придемся, а бедный наш обер-шталмейстер что делать станет? Когда Вы сюда воротитесь, все втроем обдумаем, какие меры взять, чтобы не попасть впросак. Не по душе мне, что у господина Фалькенштейна глаза болят, боюсь, как бы не пришлось ему у Святого Отца чудес просить. Ни император Византии, добрый мой друг, ни император китайский, любезный мой сосед[672], не помешают мне Ваши письма читать, кои для меня бесконечно милее, пусть даже императоры эти выше Вас в альманахе значатся. Никогда еще не видела я арьергарда более приятного, чем тот, какой Вы в конце письма развернули, сохраняйте те же чувства, о каких пишете, и будьте уверены в совершенном почтении
Принц де Линь Екатерине II, Вена, 14 апреля 1784 г.[673]
Государыня,
Скромность моя препятствует мне повергать к ногам Вашего Императорского Величества уверения в почтении так же часто, как я Вам жертвенник в сердце своем воздвигаю, а в уме возвышенные молитвы, достойные мистика самого богомольного, возношу, но на сей раз удержаться не смог и за то прошу меня простить. А ведь знаю, что занять хоть на минуту внимание Вашего Величества есть преступление против славы и человеколюбия. Вы сию минуту наверняка на какое-либо великое или доброе дело употребите.
Ваше Величество и доброе бы совершили дело, и великое, даже не присоединивши нового края, который вскоре счастье свое поймет. Вашу Империю расширять есть поступок благодетельный. Надеяться должно, что рано или поздно увижу я ее расширение своими глазами. Отчего я не американец? Давно бы уже на верную дорогу набрел. Покамест не имею еще счастья быть Вашим соседом, побуждаю сына моего, великого шароплавателя[674], чтобы он направление верно определил; сладостно будет мне за несколько часов до Царского Села добраться и на тамошнюю прекрасную лужайку опуститься.
Открытие сие наверняка бы господина Вольтера воодушевило и послужило к украшению века Вашего Величества, коего историю рассказал бы он вослед истории века Людовика XIV.
Посланник Людовика XVI меньше других удивится тому, что увидит[675]. Как я с ним тесно связан и люблю бесконечно ум его и сердце, подготовил уже его отчасти к тому, какие чудеса пред ним предстанут. Справедливо, что Франция и Англия в Петербург лучших людей отправляют, которые вдобавок меня больше всего любят[676]. Хотел бы там сих двух посланников так же долго видеть, как видел я в других местах. Подтвердили бы они мне, что энтузиазм мой не без причины — и что впервые сей энтузиазм просвещенным соделался.
Еще и то впервые, что сожалею я о малочисленности своих достоинств. Знай я, что есть на свете такая Государыня, как Ваше Императорское Величество, занялся бы вещами серьезными. Делал бы дела полезные вместо того, чтобы песенки сочинять за или против друзей своих и книги читать только про искусство любви.
Когда доволен я собой и желаю себе удовольствие доставить, перечитываю драгоценные письма, какими был я почтен. Нет ни договоров, ни грамот, ни патентов, ни дипломов, которые бы сего стоили, и вдохновленный ими, восклицаю я, что не было еще на свете столь почтительной преданности, как та, с какой я имею честь пребыть до смерти,
Государыня,
Вашего Императорского Величества
Вена, 17 апреля 1784 года
Екатерина II принцу де Линю