В честь губернатора моего фельдмаршала князя Потемкина стану я выращивать прозрачные яблоки, потому что они ему по вкусу и потому что подобны они его душе, сквозь которую всевозможные добродетели просвечивают, о коих он и не подозревает. Разобью, по его примеру, на землях моих английские сады, и хотя не смогу подражать сему баловню природы, который милостию гения своего все знает либо все угадывает, наверное сравняюсь с ним в преданности доброй нашей государыне и в благодарности ей. Как сей титул прекрасен! Прежде не называли завоевателей и великих людей обоего пола, ежели таковые обнаруживались, добрый наш король, добрая наша королева: а наш добрый король Генрих со своей прославленной курицей в супе, хоть и вошел внезапно в моду благодаря некоей комедии[693] через 155 лет после своей смерти, при жизни, однако же, готов был всю Европу спалить и в крови потопить.
Помню я, как плакал два года назад в Женеве и в Фернее, когда слышал сожаления о добром сеньоре. Не об авторе «Генриады» там толковали. Вспоминали человека добродушного и благодетельного.
Итак, повергаю себя к стопам доброй моей государыни: и в ожидании той поры, когда в малом моем саду в Ифигениополисе смогу небольшой памятник ей воздвигнуть, сберегаю тот, какой возвел ей уже давно в своем сердце, где ему никакая гроза не страшна. Ежели отыщу статую Дианы, разобью ее: лицемерка эта не в моем вкусе, да я и охоту не люблю.
А коли с губернатором повздорю из‐за литургии греческой, из коей всякий след язычества пожелаю изгнать, Ваше Величество за меня заступится. В память о древнем Платоне, нареченном божественным, Платон Московский[694] достаточно человечным будет, чтобы мне сей грех простить.
Невольно и нечаянно при мыслях о Вашем Величестве возвращаюсь я всегда к идеям идолопоклонническим. Честь имею пребывать с обычной преданностью, а равно и с энтузиазмом, почтением и восхищением,
Государыня,
Вашего Императорского Величества
Вена, 15 февраля 1786 года
Екатерина II принцу де Линю
Господин принц де Линь. Надеюсь, что Вам уже опасность лишиться зрения не грозит, но ежели однажды приключится с Вами сие несчастье, будете Вы самым ясновидящим слепцом из всех, мне известных. Не знаю, стерпит ли мой генерал-губернатор Тавриды[696] выходку Вашу против Гомера, ведь он на меня дулся за то, что я немецкий перевод этого поэта, графом Штольбергом сделанный, сносным сочла[697].
Тщетно станете искать сражений в Тавриде, будьте уверены, что не больше их там найдете, чем в других краях, вышли сражения из моды… Правду сказать, покамест заслушивались Вы квакания лягушек батавских, некто имам Мансур[698] решил на подмостки выйти и героическую фарсу разыграть, однако успехи его надежд не оправдали, ибо зеленые мундиры с красными обшлагами наголову его разбили; надеяться должно, что сия интермедия в небытие канет, откуда извлечена была стараниями визиря[699], место свое потерявшего и среди живых более не значащегося.
Если Людовик XIV величайшим королем в целом мире себя почитал, то лишь потому, что все наперебой ему об том твердили. Но каким аршином сие измерить? Без сомнения, аршин географический не самым выгодным был.
Боюсь, как бы не сказали Вы, что слишком часто Вам пишу, но надобно мне ответить на письмо Ваше от 15 февраля. А также, полагаю, надобно Вас известить, что назначила я наконец время для путешествия в Тавриду. Отсюда выеду в начале января 1787 года по старому стилю. Февраль и март в Киеве проведу, в начале апреля по Борисфену поплыву, а май употреблю на знакомство с краем, где, как говорят, Ифигения некогда обитала. Поистине, одно только название этого края воображение будит, а потому о путешествии моем и пребывании в Тавриде уже теперь множество сказок рассказывают. Но истинная правда, что буду счастлива Вас вновь увидеть. С собой повезу множество знакомцев Ваших. Кажется мне, что Вы к богам языческим неблагосклонны и к Диане так же мало расположены, как несколько лет назад к Геркулесу и принадлежностям его[700].
Обер-шталмейстер едва не сыграл с нами очень дурную шутку: болел и был при смерти, теперь выздоравливает.
Будьте уверены по-прежнему в дружеских моих к Вам чувствах и глубоком почтении.
Принц де Линь Екатерине II, Брюссель, 15 ноября 1786 г.[701]
Государыня,
С превеликим удовольствием вижу я приближение того счастливого времени, когда Ваше Императорское Величество, обходя, подобно солнцу, обширные свои владения, дабы их осветить и животворить, по примеру сего благодетельного светила, единственного Вашего соперника, отправится в Тавриду воссиять на новом горизонте. Мать света предпочтительнее отца света и не столь опасна. От солнца солнечные удары случаются, а те, кто к Вашему Величеству приближаются, одни лишь благодеяния получают в ответ. Я об успехах солнца в свете никогда не слыхал. Полагаю, что блистает оно только на небе, а не в беседе. Зато беседа Вашего Величества прелестями своими окружающих делает веселее и нежнее, образованнее и лучше. Итак, думаю я, что соперник Ваш, Государыня, в Петербурге показывается так редко из ревности.
От мысли о плавании по Днепру у меня голова кругом. Счастливой возможности видеть в течение этого времени Ваше Величество с утра до вечера одной достало бы, чтобы я в это путешествие отправиться пожелал. Лишь только узнаю, когда Ваше Величество в Киев прибудет, сам туда пущусь.
Воинское мое дежурство в здешнем краю подходит к концу, съезжу ненадолго в Париж и в Вену, перед тем как броситься к стопам Вашего Величеству, в мундире правительственном, который часто ношу, и с каким удовольствием. В сем мундире повесой быть невозможно. Отец мой был неправ, и гувернеры мои мне лгали, когда говорили, что я ничем иным никогда не стану.