— Толкают в спину: давай швидче, темпы, темпы! А при чем же хлеб? Он не виноватый! — Антон поднял руки, разжал их — сквозь пальцы потекли струйки зерна.
Волноваха вскинул на лоб кустистые брови, нисколько не тронутые сединой, повернулся всем корпусом к Диброве.
— Матрос-анархист! Привередничает. Все ему не так, все не то, — ответил Диброва Волновахе, хотя где-то глубоко в душе понимал, что Баляба бьет в точку и что это не дело — часть зерна упускать в солому. Но понимал и то, что нужны темпы, нужны сжатые сроки, ведь скоро осень. Не будешь торопиться — вдвое больше потеряешь.
Баляба в нем вызывал острую неприязнь. Может быть, именно потому, что притрагивался к самому больному месту. Обернувшись ко всем, Диброва укорил Балябу:
— Как же другие работают? День сквозь день в степу — и не плачут!
— Ты не крывуляй, Диброва! Я тебя пытаю за потраву да за потерю! — Антон со злостью кинул себе под ноги остатки зерна.
— Без потерь не обойтись. В каждом деле уроны. А за то, что баламутишь народ, — ответишь!
— У тебя других слов нет, кроме угроз!
— Не грожу, а предупреждаю!
Дурной хмель накатил на Антона, сбил со спокойного разговора. Хотелось все изложить складно да ладно, чтобы и понятно было, и убедительно. Но получилось не так, все пошло кувырком.
Давно в них копилось — в Балябе и в Диброве — неприязненное чувство друг к другу. Диброва, правду сказать, побаивался смирного на вид моряка, старался при нем держать себя поаккуратнее. Но не всегда ему это удавалось. В отношениях же с другими он мало стеснялся: разговаривал больше криком. Если, вылетая на своей тачанке в поле, замечал где неполадки, пускал в ход матюки. Тут он был мастером искусным, мог утереть нос любому. Кровь ему кидалась в голову, и он уже не различал, кто перед ним, бабы или мужики, — шел, как говорят, напропалую. В райкоме, да и в обкоме многие знали об этом Дибровином грехе, случалось, журили, даже строго предупреждали, но вместе с тем считали Диброву крепким деловым руководителем. Колхоз его ежесезонно ходил в передовых. Верили, Диброва сделает все возможное, с планом справится. Вот и суди его как хочешь!
Баляба — человек тоже не легкого нрава, сам, бывает, срывается, доходит до беспамятства. Но в спокойные часы, поразмыслив, делал вывод, что горячность его и горячность Дибровы — не одно и то же. Он, Баляба, может схлестнуться и с Иваном Дудником, и с Фанасом Евтыховичем, и с Васей Совыня, и еще с многими другими колхозниками. Здесь схватка происходит, что называется, на равных. Но вот когда председатель налетает и, стоя на тачанке, с высоты поносит тебя всяко — этому иная цена. И спрос особый.
— На артельцев ты как смотришь? — продолжал обвинять Баляба.
— Как?
— Словно на крепостных крестьян. Мордуешь их!.. А с бригадирами на разнарядках как разговариваешь? А как называешь членов правления на заседаниях?
— Скажи!
— «Заткнись, остолоп!» — вот как. «Нема ума — пиши калика!», «Сиди, олух царя небесного!» — твои слова, или я брешу?..
— Баляба, Баляба! Призываю. Вы себе позволяете!.. — Волноваха встал, чтобы прервать далеко заходящую схватку между председателем колхоза и комбайнером. — Позволяете…
— Счеты сводит! — вставил Диброва.
— Какие могут быть счеты? — недоуменно спросил Волноваха. В голосе его уже слышалось осуждение в адрес Балябы. — Какие счеты?
ebooksa