— Заходь сюда. — Смеясь приглушенно, предупредила подругу: — Гляди, в темноте макитру с водой не переверни.
— Ой, як у тебя гарно да мило. — Клавка осмотрелась в хате, вздохнула. — Любистком пахнет.
— Садись. — Паня подала крашенную в голубое табуретку. Сняв с головы платок, белый в крапинку, подошла к зеркальной дверце платяного шкафа, глядясь в нее, причесала голову гребешком, не распуская косы.
Гостья разглядывала узорные самодельные занавески на окнах, цветы на подоконниках в горшочках и старых кастрюлях, обернутых бумагой, фотографии на стенах, взятые в самодельные рамки под стеклом, с налепленными по уголкам стекол азовскими мелкими ракушками. Разглядывала кровать с никелированными спинками и дутыми шишечками на них. Кровать была застелена розовым покрывалом, на ней возвышалась горка подушек.
— Щастливая… Хата у тебя — просто домок-теремок!
— Скажешь!.. — Пане даже неловко стало от такой высокой похвалы. — Чи у тебя нету своей хаты?
— Хата есть, да радости не видно! — Клавка вытерла жесткой ладонью блеклые потрескавшиеся губы, горько передернула уголками рта. — Шо про меня балакать! — едва заметно вильнула ладонями рук, лежащих в подоле. — Гляжу на тебя и не могу налюбоваться: ты, мабуть, в сорочке родилась!
— Господь с тобой! — запротестовала Паня, в глазах ее появился суеверный испуг. — Что ты говоришь! Разве я мало всего видела: и голод, и сиротство… Совсем девчонкой пошла до телят. А война?..
— Война никого не обошла… — Клавка подумала об отце, которого уже после освобождения Новоспасовки мобилизовали в наступавшие войска и который сложил свою голову во время жестокого Мелитопольского штурма. — Ты назад не оглядывайся, там у каждого многое найдется. Дивись туда, — кивнула на семейную фотокарточку, на которой засняты все четверо: Антон и Паня, на руках у нее Волошка, а Юрко, поставленный на табуретку, возвышался над родительскими плечами сзади.
— И тут всяко бывает, — присев на краешке кровати, ответила Паня.
— Обижает?
— Не так чтобы дуже…
— Ты скажи, в случае чего. Я его, паразита, живо подсеку! — с готовностью откликнулась подруга.
— Что ты, что ты! — испуганно запротестовала Паня.
— Нет, Параскева, тебя обижать нельзя, ты святая.
— Прямо-таки!…
— Истинный бог, святая. Поверишь, я при тебе и ругаться не могу. Стыдно, ей-право. Другую знаешь куда пошлю. А на тебя замахнуться нету мочи. Посмотришь своими крапчатыми зенками, ну, как дитя беззащитное, и руки опускаются. Если хочешь знать, при тебе даже коровы смирнеют. Стоят как вкопанные, хоть ты им вымя огнем пали. А почему? Может, у тебя секрет какой есть? Может, ты, Панька, ворожка, га?
— Скажешь тоже! — отмахнулась зардевшаяся Паня.
— И мужики при тебе смирнеют. Может, только матрос твой нет, а так — все. — Клавка одернула кофту. — Чет, правда. Меня боятся, а тебя слушаются. Це я про коров. С мужиками — там по-другому, там черт их разберет!.. — Потерла ладонями колени, с горькой улыбкой посожалела: — Яловой хожу до сих пор. Яловой, видать, и помру.
— Ой, что ты на себя наговариваешь!
ebooksa