— А це хто? — кивнул на хлопцев, жавшихся за спиной деда Охрима.
— Антоновы дети.
— Антоновы?..
— Це Володька, це Юрко…
— Живой?
— Жив-здоров матрос! — излишне громко, с гордостью в голосе произнес Баляба.
— Не убили…
— Обошлось благополучно.
— А Настасья?
— Нема, — упавшим голосом сообщил Баляба. — Немцы спалили…
Яков Калистратович скорбно покачал головой.
— А вы где побывали? — после некоторой паузы поинтересовался Баляба.
— Краще спытай, где я не был. — Яков Калистратович набрал дыму в рот, не затягиваясь, пыхкнул им в потолок. Видно, что курить он не курит, а так только — «партабашницу» демонстрирует: повернул портсигар верхней крышкой в сторону Охрима Балябы. — Це шо, узнаешь?
— Ни.
— Стату́я Свободы! Гляди, терновый венок на голове, светильник в руке.
— В Америке? — догадался Охрим Тарасович.
— Прямиком оттуда!.. Когда Йосып умер, ваш руководитель, я начал подумывать: а не вернуться ли до дому? Исподволь стал собираться. Бачишь, долгими были сборы. Годы, годы прошли… А при Йосыпе не рискнул бы сюда показываться, бо сгноил бы меня, окаянный. Шо, неправда?..
— Только про вас он и думал!
— А то нет! Я, считай, беглый каторжник. Кинули нас, заключенных, укрепления строить. Мы и строили. А германец як поднапер — стража наутек. Ну, мы к немцам…
— Вы на Соловках сидели?