— Яки там Соловки? Под Коростенем, что поперед Киева.
— А мы считали, что на Соловках.
— Нет, не приходилось.
— А куда ж вас германцы определили?
— На заводе работал… Опосля в Бельгию перебросили. У англичан побывал, у французов. А там Америка взяла в свои руки. Лучше всего у американцев. У них долго не раздумывают: раз-два, и дело зроблено.
Чуждо, словно зверьки, посматривали правнуки на Тарана, не понимая, что за человек и откуда. Он по временам искоса поглядывал на них, но заговорить не решался. Они ему тоже были чужими и непонятными, словно выходцы из иного мира.
— Хата осталась за тобою? — спросил, утерев рот клетчатым платком.
— Живу пока… Ну, а раз хозяин объявился, — ответил, растягивая слова, Баляба, — то я могу и покинуть.
— Не-не, господь с тобой, живи. Я тебя не стесню.
— Ну, побачимо.
В тот же день слобода узнала о возвращении ее блудного сына — Якова Калистратовича Тарана.
— Кажуть, из самого Нью-Йорка на самолете прилетел.
— Богатым стал, бесов сын.
— Охрима, кажуть, выкинул из хаты.
— Не забыл, значит, как тот ему усы обрезал!..
— А говорят, его повторно заарестуют!
— Кому он потребен? Нужники, что ли, такими огораживать!
И вспоминали люди, как в давнее довоенное время многие завидовали Тарану, награжденному орденом Трудового Красного Знамени. Таран, который ходил в подкулачниках, выступал против колхоза, Таран, которому в глаза не один человек говорил: «Соловки по тебе плачут!» — вдруг вступил в артель, стал ударником. Его отара оказалась одной из лучших на Запорожье. А затем снова сорвался «казак десятого колена» и покатился под гору уже без остановки: разум пропил, кошару спалил, орден свой потерял. Был осужден на много лет, затем в войну и вовсе пропал без вести.
И вот через столько лет разлуки он снова дома…
По ночам Яков Калистратович вел себя беспокойно, задыхался, вскрикивал во сне, видя какие-то кошмары, а то и вовсе просыпался и, уставясь в потолок, лежал неподвижно, холодея от какого-то дурного предчувствия. Охрим Тарасович уступил ему полуторную кровать, на которой прежде спали Антон и Паня и которой сам пользовался до сего часу. Кровать стояла в просторной комнате-светлице — еще ее называли залой. Хорошая кровать, железная, с панцирной сеткой и стеганым матрацем. А вот сна на ней Якову Калистратовичу не было. Ворочался, кряхтел, вздыхал гулко, — в боковушку, где раньше обитала Оляна Саввишна и где теперь почивал Охрим Тарасович, все слышно.
ebooksa