Бродвей: Бродвей. Мой собственный. Мания

22
18
20
22
24
26
28
30

— Полностью.

— Нашел что-нибудь?

Я снова покачал головой.

— Ничего пока. А что у тебя?

— Н-ну… — Он пробежал глазами листок бумаги, который вынул из конверта, и спрятал его обратно. — Макнейл, участковый, знал кое-что о них. Рене Миллс и Стаццио имели одно дело, всегда были вместе, и вдруг Рене получает откуда-то большие деньги и откалывается. По мнению Макнейла, Миллс вел какую-то крупную игру в тот момент, когда его кокнули. Кроме того, всем было известно, что раньше они кормились, обирая пару проституток, которые жили в квартире над лавчонкой Папаши Джонса. Но в последнее время их редко видели вместе, по-видимому, они расплевались и каждый держался сам по себе. Деньги были, видимо, крупные, иначе Рене Миллс не бросил бы своего постоянного партнера и такой верный заработок.

— И никаких разговоров об этом? — спросил я.

— Конечно, а кому болтать? Те, кто любит болтать, — ничего не знают, а кто знает — не скажет. Ну, теперь пусть у тебя голова болит об этом. Ты ведь отсюда родом, так?

Марта подняла голову и усмехнулась:

— Мы оба отсюда.

— Да, я слышал. — Он посмотрел сквозь табачный дым и подмигнул. — Повезло тебе с партнершей. Можете рассчитывать на помощь всех полицейских округи. А видел бы ты, какие партнеры достаются мне. То старик Грутц, толстый, как беременная корова, то Билли Ментер, который только и мог говорить, что «та» и «не-а», а то один раз подсунули матрону, выглядевшую не лучше, чем моя тетка из Нью-Джерси, но эта, правда, больше одного дня не протянула.

— Надеюсь, мне удастся продержаться дольше, — заявила Марта. Я посмотрел на нее и фыркнул. Мак тоже. — А что тут невозможного? Правда, до сих пор я работала только с детьми. Эти гады даже близко не подпускали меня к тем районам, где орудовали настоящие преступники.

— Не принижай своих достоинств. По крайней мере, они сохранили тебя для большого дела. — Мак снова засмеялся, и Марта скорчила ему гримасу.

После того как мы посмеялись, напряжение несколько спало. Я вдруг почувствовал себя хорошо и уютно, как в доброе старое время, когда, обходя квартал, ты по-приятельски здороваешься со всеми. Ребятишки играют в мяч, о ножах никто и не слыхивал, твоя работа тебе нравится, к концу обхода ноги твои гудят, но в остальном ты нисколечко не устал.

— Ну ладно, хватит на сегодня, — заявил я.

* * *

Начало игры мы отложили до субботы. За это время Марта как бы невзначай сообщила миссис Мэрфи, жившей этажом выше, и мистеру Клехо, которому принадлежала кондитерская на углу, что она случайно встретила меня в городе и что я пару раз пригласил ее поужинать. Не много времени понадобилось для того, чтобы новость о том, что Марта связалась со старой свиньей Сканлоном, полицейским, распространилась по округе; эта же новость наградила Марту косыми взглядами всех, кто хоть когда-нибудь имел трения с законом.

Обычно она по субботам не работала, а ходила на курсы испанского языка, но публика знала, что она пять с половиной дней отсутствует, находясь где-то в конторе, так что ничего не было особенного, когда мы днем в субботу появились из подземки и направились к ее дому.

На том углу, где когда-то застрелили моего отца, я тронул ее за руку и остановился, чтобы оглядеться. Давно это было, очень, очень давно. Я смотрел вдоль улицы, прекрасно представляя себе, что происходит за каждым грязно-коричневым фасадом, я смотрел на белье, развешенное во дворах, и ощущал запах голубиного помета с крыш.

Память юных дней проснулась легко. Дней, когда вся моя жизнь состояла из горячего асфальта, старого перочинного ножа и никеля в кармане. Парнишка, живший рядом, будет убит в перестрелке двух банд в Оссинге, но сейчас он весело носится с тобой по мостовой. Мать девочки, с которой ты впервые целовался на раскаленных крышах и за которую дрался на улицах, будет плакать по ночам, потому что ее дочь богата и независима, но достигнуто это ценой низвержения в такие глубины проституции, о каких даже не каждый подозревает. Но сейчас она представляется тебе очаровательной и манящей, как маняща и очаровательна для пятнадцатилетнего мальчишки почти любая молодая женщина. И ты вспоминаешь старушку Гигги и улыбаешься, потому что она уже тогда была сильнее тебя и сильнее почти всех ребят в квартале. И ты вспоминаешь старину Ларри, прозванного Вождь Бешеный Конь, и Сэма Сэйплса, которого называли Дурным Медведем, когда играли в индейцев среди выветрившихся скал западной части Центрального парка.

И я был Свиньей, Полицейской Свиньей называли они меня, потому что я уже тогда хотел быть полицейским.

Мишель Стигман, проходимец из углового дома, только смеялся, слыша, как они дразнят меня за то, что я мечтаю о синей форме. Но однажды случилось так, что я оказался единственным свидетелем того, как он обчистил лавочку старого еврея Дженкинса и попытался смыться с добычей. Его забрали, а спустя два дня пара его приятелей встретили меня во дворе, около пожарной лестницы, и вознамерились преподать небольшой урок. Пока подоспевший участковый урезонивал одного из них, второй уже совсем было собрался воткнуть ему нож в спину, как вдруг упал с подкошенными ногами — мальчишка, сидевший на пожарной лестнице, прыгнул на него. Это был я.