Он поставил стол и начал собирать книги, когда Руди выдал:
– Макс, ты веришь в вампиров?
Брат опустился на колени, подбирая разлетевшиеся бумаги, и уставился на потрепанный докторский саквояж, задвинутый под оттоманку. Потянул за четки, намотанные вокруг ручек.
– Прекрати, – рассердился Макс. – Нам прибраться надо, а не наводить еще больший беспорядок.
– Так веришь или нет?
– На мать напали, – немного помолчав, ответил Макс. – После этого она заболела, и состав ее крови уже не восстановился.
– Кто рассказал о нападении – она или отец?
– Мама умерла, когда мне было шесть. Вряд ли она доверилась бы малышу.
– Значит… ты считаешь, что нам грозит опасность? – спросил Руди, открыв саквояж. Запустив руку внутрь, он достал сверток, тщательно упакованный в бордовый бархат. Внутри загремели какие-то деревяшки. – Считаешь, что вампиры только и ждут, когда мы расслабимся?
– Я бы такого не исключал, хотя и не слишком верю.
– Не слишком веришь… – усмехнулся брат, содрав бархатную обертку. Внутри лежали белоснежные девятидюймовые колышки с рукоятками, отделанными лоснящейся кожей. – А я думаю, что это полная ерунда. Е-рун-да, – пропел он.
Спор заставил Макса занервничать. У него закружилась голова, как случается, когда смотришь в пропасть. Он догадывался, что рано или поздно им с Руди придется завести этот разговор. Брат поспорить любил, однако страдал отсутствием логики. Он мог сколько угодно говорить, что все это ерунда, не задумываясь о том, почему тогда отец на самом деле боится ночи, как неумелый пловец – глубокого океана.
Макс почти желал, чтобы «ерунда» оказалась правдой. Если вампиры – вымысел, значит, старик находится во власти безумных фантазий. Подобный жутковатый сценарий не умещался в голове.
Он все еще раздумывал над ответом, когда его взгляд упал на краешек фоторамки, улетевшей под отцовское кресло. Хотя снимок перевернулся лицом вниз, Макс знал, кто на нем изображен. В рамку была вставлена фотография матери, выполненная в старинной манере. Мама позировала в библиотеке их старого дома, надев соломенную шляпку, из-под которой выбивались завитки жгучих черных волос. Одна рука застыла в загадочном жесте – словно стряхивала пепел с невидимой сигареты. Губы чуть приоткрыты – видимо, в момент съемки мама что-то сказала. Интересно, что… Ему отчего-то представлялось, что он – четырехлетний мальчик – стоит рядом, прямо за кадром, серьезно уставившись на мать. Если Макс не ошибался, значит, фотограф запечатлел ее, когда она обращалась к сыну.
Он перевернул фотографию. Из рамки со звоном выпало расколовшееся ровно посередине стекло, и Макс осторожно, пытаясь не повредить глянцевое фото, извлек оставшиеся осколки, отложив их в сторону. Верхний угол снимка вышел из пазов. Макс потянулся было вправить его обратно и вдруг, нахмурившись, заколебался. Неужели у него двоится в глазах? Нет, из-под первой фотографии и впрямь выглядывала еще одна.
Он вытащил верхний снимок и в недоумении уставился на второй – укрытый от посторонних глаз. От сердца к горлу поднялась ледяная волна, и Макс оглянулся. Брат, напевая себе под нос, все еще возился под оттоманкой, заворачивая колышки в бархатную ткань.
Макс перевел взгляд на снимок из тайника, запечатлевший мертвую полуобнаженную женщину в разорванном до пупка платье. Ее тело распростерлось на кровати с балдахином; руки привязаны к изголовью, горло перехвачено веревочной петлей… Женщина была молода и, скорее всего, красива. Впрочем, сложно сказать наверняка: один глаз закрыт, второй стеклянно поблескивает в узенькой щелочке между век. Из открытого рта неприглядно высовывается головка чеснока, приподнявшая ее верхнюю губу и обнажившая ряд мелких ровных зубов. Правая сторона лица изуродована кровоподтеками, а между тяжелых белоснежных грудей торчит кол. Бок женщины залит кровью.
На подъездной дорожке зашумел мотор автомобиля, а Макс все не мог пошевелиться, не смел оторвать взгляд от фотографии. Брат вскочил, дернув его за плечо:
Макс схватил рамку, пытаясь вставить снимок убитой на место, и вновь замер, обратив внимание на силуэт на заднем фоне. Мужчина, стоящий рядом с кроватью, развернулся к фотографу спиной и получился нечетко. Черная шляпа с плоскими полями и черное пальто делали его отдаленно похожим на раввина. Лица видно не было, однако Макс знал этого человека: характерный наклон головы и могучая напряженная шея не оставляли места для сомнений. В одной руке мужчина сжимал топорик, в другой – докторский саквояж.
Двигатель, простуженно чихнув и звякнув какой-то деталью, затих. Макс впихнул фотографию мертвой женщины на место, пристроив сверху снимок матери. Поставил рамку без стекла на журнальный столик, бросил на нее последний взгляд и с ужасом понял, что та стоит вверх ногами.