Гостья

Он положил на стол раскрытую ладонь.

– Я забыл, что вы не любите этого жеста, – с улыбкой заметил он.

– Согласна, – серьезно произнесла Ксавьер. – Это обязательство.

Она положила свою руку на ладонь Пьера.

– Да будет так, – сказала Франсуаза, тоже протягивая свою руку.

Пять лет. Какими тяжелыми показались эти слова; она никогда не боялась вверяться будущему. Однако будущее изменило свой характер, это уже не был порыв всего ее существа. А что это было? Она не могла думать «мое будущее», поскольку не отделяла себя от Пьера и Ксавьер, но уже не было возможности сказать «наше будущее». Это имело смысл с Пьером: они ставили одни и те же цели, планировали одну жизнь, одно творчество, одну любовь. Но с Ксавьер все это не имело больше смысла. Нельзя было жить с ней, а лишь рядом с ней. Несмотря на сладость последних недель, Франсуаза страшилась вообразить долгие похожие годы впереди; чуждые и неизбежные, они расстилались, подобно черному туннелю, повороты которого предстоит преодолевать вслепую. Это не было по-настоящему будущим: то была протяженность времени, бесформенного и обнаженного.

– В настоящее время кажется странным строить планы, – сказала Франсуаза. – Мы уже так привыкли жить во временном.

– Однако ты никогда не верила особо в войну, – улыбнувшись, заметил Пьер. – Не начинай сейчас, когда все, похоже, примерно утряслось.

– Я думаю не об этом, – возразила Франсуаза, – но будущее перечеркнуто.

И это не столько из-за войны, но неважно. Она и так была уже очень довольна получить возможность изъясняться. Благодаря такой двусмысленности она давно перестала быть предельно искренней.

– Это верно, все мы потихоньку стали жить без будущего, – заметил Пьер. – К этому пришли почти все люди, думаю, даже самые большие оптимисты.

– Это-то все и губит, – заметила Франсуаза, – ничто не имеет продолжения.

– Ну нет! Я так не считаю, – с увлеченным видом сказал Пьер. – Напротив, из-за надвигающихся угроз для меня все становится бесценным.

– А мне все кажется напрасным, – продолжала Франсуаза. – Как тебе объяснить? Раньше, что бы я ни предпринимала, меня, казалось, все захватывало. Например, мой роман: он существовал, он требовал быть написанным. Теперь писать значит лишь нагромождать страницы.

Франсуаза оттолкнула кучку розовых креветочных шкурок, которые она освободила от мяса. Молодая женщина с необыкновенными волосами сидела теперь одна перед двумя пустыми стаканами; она утратила свой оживленный вид и в задумчивости водила по губам помадой.

– Дело в том, что мы отторгнуты от собственной истории, – сказал Пьер. – Однако мне кажется, что это, скорее, некое обогащение.

– Разумеется, – с улыбкой отозвалась Франсуаза. – Даже на войне ты опять найдешь способ обогатить свою личность.

– Но почему вы решили, что такая вещь может произойти? – внезапно вмешалась Ксавьер, вид у нее был надменный. – Люди все-таки не настолько глупы, чтобы стремиться быть убитыми.

– Их мнения не спрашивают, – отвечала Франсуаза.

– И все-таки те, кто решает, тоже люди, и они не сумасшедшие, – с неприязненным презрением настаивала Ксавьер.