Гостья

Элизабет улыбнулась, скромно сказав:

– Фанатичка… – Улыбка ее сразу угасла. Наверняка их не обмануть; они знали: внутри у нее полная пустота, убежденности ни в чем, кроме слов, но и тут тоже ложь и комедия.

– Фанатичка! – повторила она, разражаясь пронзительным смехом. – Вот так открытие.

– Что с тобой? – смущенно спросил Пьер.

– Ничего, – ответила Элизабет. Она умолкла. Она зашла слишком далеко. Я зашла слишком далеко – сказала она себе. – Слишком далеко. Но тогда, значит, циничное отвращение перед собственным персонажем, это тоже было нарочно? И презрение к этому отвращению, которое она как раз себе придумывала, не было ли и оно тоже комедией? А само сомнение в этом презрении… Это приводило в ужас: если стремишься быть искренним, значит, не можешь уже остановиться?

– Мы хотим с тобой проститься, – сказала Франсуаза. – Нам надо идти.

Элизабет вздрогнула. Все трое стояли напротив нее и, казалось, чувствовали себя очень неловко. Должно быть, во время молчания у нее был весьма странный вид.

– До свидания, на днях я зайду в театр, – сказала она, провожая их до двери. Вернувшись в мастерскую, она подошла к столу, налила себе большой стакан водки и залпом выпила его. А если бы она продолжала смеяться? Если бы она крикнула им: «Я знаю, что вы знаете». Они были бы удивлены. Но только зачем? Слезы, возмущение – это была бы еще одна комедия, более утомительная и такая же бесполезная. Выбраться из этого не было никакой возможности: ни в одной точке мира, ни даже в ней самой для нее не было припасено никакой истины.

Элизабет взглянула на грязные тарелки, на пустые стаканы, на полную окурков пепельницу. Не всегда же им торжествовать, что-то, наверное, можно сделать. Что-то, в чем будет замешан Жербер. Она присела на край дивана. Ей вспомнились перламутровые щеки и белокурые волосы Ксавьер, и еще блаженная улыбка Пьера, когда он танцевал с ней. Все это вихрем пронеслось у нее в голове, но завтра она сумеет навести порядок в своих мыслях. Что-то надо совершить, какой-нибудь подлинный поступок, который заставит лить настоящие слезы. В эту минуту она, возможно, почувствует, что тоже действительно жила. Значит, гастроли не состоятся, пьесу Клода поставят. Значит…

– Я пьяна, – прошептала она.

Оставалось только заснуть и дождаться утра.

Глава X

– Два черных, один со сливками и круассаны, – заказал Пьер. Он улыбнулся Ксавьер: – Вы не слишком устали?

– Развлекаясь, я никогда не устаю, – сказала Ксавьер. Она поставила перед собой пакет с розовыми креветками, двумя огромными бананами и тремя сырыми артишоками. По возвращении от Элизабет никому не захотелось идти спать. На улице Монторгёй они съели луковый суп и прогулялись по Центральному рынку, очаровавшему Ксавьер.

– До чего в такое время приятно в «Доме», – сказала Франсуаза.

В кафе было почти пусто; стоя на коленях, мужчина в комбинезоне протирал мыльный пол, распространявший запах стирки. Когда официант ставил заказанное на столик, одна высокая американка в вечернем платье запустила ему в голову бумажным шариком.

– Она неплохо держится, – с улыбкой заметил он.

– Это прекрасно – пьяная американка, – убежденно сказала Ксавьер. – Они единственные, кто может напиваться до смерти и не превращаться сразу в отбросы.

Взяв два кусочка сахара, она подержала их на весу над своим стаканом и уронила в кофе.

– Что вы делаете, бедняжка, – сказал Пьер, – вы не сможете его пить.