Гостья

– Своим собственным, – скромно отвечала Ксавьер. – Смесь внушения, устрашения и убеждения.

– И вы добиваетесь хороших результатов?

– Поразительных! – заявила Ксавьер. – Если бы вы знали, в каком состоянии он был, когда я взяла его в руки.

– Это верно, всегда нужно учитывать исходную точку, – заметила Франсуаза. – Больной выглядел скверно. Он с жадностью хватал губами табак прямо из трубки, словно осел из своей кормушки, глаза у него были выпучены, и он действительно жевал табак.

– Великий боже, – с ужасом произнесла Ксавьер и продолжала поучительным тоном: – Послушайте, есть можно только то, что съедобно, табак несъедобен, значит, вы совершаете ошибку, поедая табак.

Покорно выслушав ее, Пьер снова начал есть из трубки.

– Это вкусно, – проникновенным тоном заявил он.

– Надо испробовать психоанализ, – предложила Франсуаза. – А не бил ли его в детстве отец веткой бузины?

– При чем тут это? – спросила Ксавьер.

– Он ест табак, чтобы стереть память об ударах, – отвечала Франсуаза. – Табак – то же, что сердцевина бузины, это символическое уподобление, вот он и уничтожает его.

Лицо Пьера угрожающе изменилось: оно страшно покраснело, щеки надулись, глаза налились кровью.

– Теперь уже совсем невкусно, – сердито произнес он.

– Оставьте это. – Ксавьер взяла из его рук трубку.

– Ох! – Пьер взглянул на свои пустые руки. – Ох! – протяжно простонал он и всхлипнул, по щекам его внезапно полились слезы. – Ох, я такой несчастный!

– Вы пугаете меня, – сказала Ксавьер. – Прекратите.

– Ох! Я такой несчастный, – повторил Пьер. С ужасающе детским выражением лица он плакал горючими слезами.

– Перестаньте, – повторила Ксавьер. Ее черты исказились от страха. Рассмеявшись, Пьер вытер глаза.

– Каким бы поэтичным идиотом ты мог быть, – сказала Франсуаза. – Можно было бы горячо полюбить идиота с подобным лицом.

– Не все еще потеряно, – заметил Пьер.

– А в театре никогда не бывает роли идиота? – спросила Ксавьер.