Гостья

Со странной злобной гримасой она посмотрела на свой сжатый кулак. Франсуаза с тревогой взглянула на нее: что было у нее в голове? Разумеется, за эти недели тихого счастья она не успокоилась, за ее улыбкой много что пряталось. Ничего из этого она не забыла, все было тут, в тайнике, и после мелких всплесков в один прекрасный день это взорвется.

Они повернули за угол улицы Бломе, уже видна была огромная красная сигара табачного кафе.

– Возьмите одну из этих конфеток, – сказала Франсуаза, чтобы отвлечься.

– Нет, они мне совсем не нравятся, – ответила Ксавьер.

Франсуаза взяла одну из тонких прозрачных палочек.

– Я нахожу их приятными, – сказала она, – вкус без примесей, чистый.

– Но я ненавижу чистоту, – ответила Ксавьер, скривив рот.

Франсуазу снова охватила тревога. Что было чересчур чистым? Жизнь, в которую они заперли Ксавьер? Поцелуи Пьера? Она сама? «У вас такой чистый профиль», – говорила ей иногда Ксавьер. На двери большими белыми буквами было написано «Колониальный бал». Они вошли; у кассы теснилась толпа, лица черные, бледно-желтые, цвета кофе с молоком. Франсуаза встала в очередь, чтобы купить два входных билета: семь франков для дам, девять франков для мужчин; румба по другую сторону перегородки путала все ее мысли. Что все-таки произошло? Естественно, всегда слишком опрометчиво объяснять реакции Ксавьер минутным капризом, следовало бы вспомнить историю этих двух последних месяцев, чтобы отыскать ключ. Однако старательно преданные забвению прежние упреки всегда оживают лишь при возникновении нового недовольства. Франсуаза попыталась вспомнить. Бульвар Монпарнас, разговор был простой и легкий; а потом, вместо того чтобы остановиться на этом, она внезапно перескочила на серьезные предметы. Причиной тому была как раз нежность, но, стало быть, выражать нежность она умела лишь при помощи слов, даже когда в ее руке была зажата эта бархатистая ручка, а эти ароматные волосы касались ее щеки? Не в этом ли ее неуместная чистота?

– А вот и вся клика Доминики, – сказала Ксавьер, входя в большой зал.

Там находились малютка Шано, Лиза Малан, Дурден, Шайе… Франсуаза с улыбкой кивнула им, в то время как Ксавьер украдкой метнула в их сторону равнодушный взгляд. Она не отпускала руки Франсуазы, когда они где-нибудь появлялись, она была не против, чтобы их принимали за пару: такой род провокации забавлял ее.

– Тот столик, вон там, это будет очень мило, – предложила она.

– Я возьму мартиниканский пунш, – сказала Франсуаза.

– Мне тоже пунш, – сказала Ксавьер и с презрением добавила: – Я не понимаю, как можно с такой тупой грубостью рассматривать кого-то в упор. Впрочем, мне наплевать.

Франсуазе доставило истинное удовольствие ощутить себя окутанной вместе с Ксавьер глупым недоброжелательством всей этой сплетничающей группы; ей казалось, что их вместе изолировали от остального мира, замкнув в столь пылком уединении.

– Знаете, я готова танцевать, как только вам захочется, – сказала Франсуаза. – Этим вечером я чувствую себя в ударе.

Если исключить румбу, она танцевала вполне достойно, чтобы не выглядеть смешной.

Лицо Ксавьер просияло:

– Это правда, вам не будет скучно?

Ксавьер уверенно обняла ее. Она танцевала сосредоточенно, не глядя по сторонам, но не тупо. Она умела видеть не глядя, это был своего рода талант, которым она очень гордилась. Ей определенно нравилось выделяться, и она умышленно сжимала Франсуазу крепче, чем обычно, и с подчеркнутой кокетливостью улыбалась ей. Танец кружил Франсуазе голову. У своей груди она чувствовала прекрасные теплые груди Ксавьер, вдыхала ее прелестное дыхание; было ли то желание? Но чего она желала? Ее губы на своих губах? Это беспомощное тело в своих руках? Она ничего не могла вообразить, то была лишь смутная потребность хранить навсегда обращенным к ней это лицо влюбленной и иметь возможность страстно говорить себе: «Она моя».

– Вы очень, очень хорошо танцевали, – сказала Ксавьер, когда они возвращались на свои места.