Гостья

– Он станет таким в тот день, когда ты примешь его.

Лабрус покачал головой.

– Ты говоришь, как Ксавьер. Но я не могу, я слишком вовлечен в этот.

– Ты еще молодой, – сказала Франсуаза.

– Да, но, видишь ли, создать новый театр для американцев – такая задача меня не привлекает. Что меня интересует, так это закончить мое собственное творение, то, что я начал в моем флигеле в Гобеленах на деньги, которые я в поте лица вытягивал у тети Кристины. – Лабрус взглянул на Франсуазу. – Ты этого не понимаешь?

– Понимаю, – ответила Франсуаза.

Она слушала Лабруса со страстным вниманием, которое внушило Жерберу своего рода сожаление; ему часто доводилось видеть женщин, обращавших к нему горящие глаза, от этого он не испытывал ничего, кроме неловкости: такие пылкие нежности казались ему неприличными либо тираническими. Но любовь, которая сияла в глазах Франсуазы, не была ни беспомощной, ни властной. Почти хотелось самому внушить подобную ей.

– Меня сформировало все прошлое, – продолжал Лабрус. – Русские балеты, Вьё-Коломбье, Пикассо, сюрреализм. Без всего этого я был бы ничем. И, разумеется, я хочу, чтобы искусство приняло от меня принципиально новое будущее, которое, однако, станет будущим, соответствующим этой традиции. Нельзя работать в пустоте, это ни к чему не ведет.

– Конечно, отправиться с оружием и багажом на службу не своей истории – это будет неприемлемо, – согласилась Франсуаза.

– Лично я скорее предпочитаю отправиться ставить проволочные заграждения куда-нибудь в Лотарингию, чем уехать в Нью-Йорк и есть вареную кукурузу.

– Я все-таки предпочла бы кукурузу, особенно если есть ее жареной, – заметила Франсуаза.

– Ну а я, – вмешался Жербер, – клянусь, что если представится возможность убраться в Венесуэлу или в Сан-Доминго…

– Если начнется война, мне не хотелось бы пропустить ее, – сказал Лабрус. – Признаюсь даже, что она вызывает у меня определенное любопытство.

– Вы малость порочны, – заметил Жербер.

Весь день он размышлял о войне, но слышать, как Лабрус обстоятельно рассуждает о ней… От этого стыла кровь, словно война была уже здесь. Она действительно была здесь, притаившись между урчащей печью и цинковой стойкой с желтыми отблесками, и этот ужин был погребальной трапезой. Каски, танки, мундиры, серо-зеленые грузовики – огромный грязный поток надвигался на мир. Землю затопляла черноватая смола, в которой увязали в пропахшей сыростью свинцовой одежде на плечах, а в небе в это время полыхали зловещие отблески.

– Мне тоже, – сказала Франсуаза, – мне не хотелось бы, чтобы что-то важное произошло без меня.

– В таком случае следовало бы отправиться добровольцем в Испанию, – заметил Жербер, – или даже поехать в Китай.

– Это не одно и то же, – возразил Лабрус.

– Не вижу почему, – сказал Жербер.

– Мне кажется, что весь вопрос в ситуации, – сказала Франсуаза. – Помню, когда мы были на мысе Ра и Пьер хотел заставить меня уйти до начала бури, я обезумела от отчаяния. Если бы я уступила, то почувствовала бы себя виноватой. Ну а сейчас могут случиться все бури мира.