Я прозрела вас моими духовными глазами, поняла вас сочувствием; и теперь, когда все связи мои с миром разорваны, все отношения уничтожены, теперь могу сознаться, не оскорбляя ни неба, ни чести, я — полюбила вас!.. Да, Влодинский, полюбила всею силою моей первой, девственной любви; прильнула к вам всеми чувствами, отверженными, обманутыми, осмеянными всем, к чему ни прилеплялись они в свете. В приюте, созданном мне вашей любовью, отдохнула и освежилась душа моя, опаленная в знойной пустыне света, измученная постылым странствованием, отжившая и не изведавшая ни одной минуты полной жизни. Ваша чистая, робкая любовь не пугала, а голубила ее, не тревожила моей добродетели, напротив, подкрепляла, возвышала ее новым стремлением к небесному. Страсть охмеляет рассудок, обуревает чувства, мнет и жжет их, как аравийский вихрь жжет нежный цвет, случайно выросший на камне. Страсть не может ни дать, ни упрочить счастья. Ваша прекрасная душа отвергла ее, постигнув истинное блаженство кроткой любви небожителей. И я предалась ей доверчиво, я не вызывала для борьбы с ней ни долга, ни совести: ее святой огонь был лучшим ее хранителем, вернейшей оградой моей от порока.
В продолжение четырех месяцев вы ни словом, ни взглядом не изменили моей доверенности; ни на одно мгновение не возмутили моего рая, в котором я дышала такою полною жизнию, забыв мир с его пустотой и неприязненностью, забыв всю скудость и убожество моего существования… Благодарю вас, Влодинский! Благодарю за осуществление моей прекраснейшей мечты! Благодарю за вашу любовь, за мои чувства, за слезы радости, единственной радости, дозволенной мне небом на земле!
Не заблуждайтесь, считая лицемерием изысканную строгость моего обращения с вами; не обвиняйте меня в поддельности характера, если в ту пору я не была такою, какой видел меня прежде свет: повторяю, ум мой был развращен, сердце же всегда пребывало в первобытной чистоте своей. С другими я жила одним умом, и они видели его нечистые отблески, но с вами, но при вас воскресли святые понятия моего детства и огонь сердца очистил, просветил ум, еще прежде преобразованный опытом; в вашем присутствии не могла я быть женщиной светской и суетной: я старалась сгладить в душе моей все следы обид, сомнений, ожесточения, изгнать из нее самое напоминание о прежней безгрешной, но слишком переиспытанной жизни. Я желала бы пересоздать себя, облечься в чистоту младенческого неведения, просиять блеском ангельской невинности, чтобы гордо и бестрепетно войти в рай, которого врата впервые разверзались мне.
Нашу взаимную любовь, глубоко скрытую от нас самих, я чтила как святыню; я охраняла ее, как мать непорочность любимой дочери. Малейшая шутка, веющая на нее тяжелым воздухом света, немного вольная острота страшили меня, как преступление. Даже для вседневных сообщений наших, для выражения мыслей и чувств я хотела бы приискать новый, не оскверненный пошлым употреблением язык…
Знаете ли, что если б в ту пору какой-нибудь случай, возвратив мне свободу, дозволил нам открыть чувства наши перед глазами всего света, я отвергла бы соединение с вами из опасения гласности любви моей, из одной боязни, чтобы двусмысленная речь людей, завистливый взор их не осквернили ее чистоты, чтоб их нескромные улыбки, даже случайная неосторожность не оскорбили ее непорочности?
Вот как высоко я вознесла чувство этой любви, каким благоговением окружила его! И в ту минуту, когда заметила, что земные помышления протеснились в нашу душу на золотых крыльях юности, я, не колеблясь, предпочла вечную разлуку самой легкой тени, которую рождающаяся в нас страсть могла набросить на чистую зарю наших первых отношений. Я желала унести с собою чувство любви во всей силе, во всей полноте его, чувство, не растревоженное страстью, не измятое ни единою слезою раскаяния! Я желала, чтоб дума обо мне теплилась в вашей памяти небесною искрой, чтоб минутная встреча со мною запечатлелась в целой жизни вашей светлою полосой, отдельной от всех помыслов о прошлых и грядущих наслаждениях любви — любви, так скоро перегорающей в других женщинах…
Не бойтесь же воскресить в душе вашей чувства, посвященные мне. Изгоните скорее из нее страшилища, созданные судом света вокруг образа моего; любите меня прежней, благоговейной любовью: я ни на миг не переставала быть достойной ее! И пусть память обо мне, пусть мое прощение, пусть постоянное стремление ваше к облегчению чужих скорбей, осчастливлению всего окружающего вас снимут с вашей совести бремя отягчающего ее греха, примирят вас с господом, осенят жизнь вашу лучом небесной благодати…
Суд света теперь тяготеет на нас обоих: меня, слабую женщину, он сокрушил, как ломкую тросточку; вас, о, вас, сильного мужчину, созданного бороться со светом, с роком и со страстями людей, он не только оправдает, но даже возвеличит, потому что члены этого страшного трибунала все люди малодушные. С позорной плахи, на которую он положил голову мою, когда уже роковое железо смерти занесено над моей невинной шеей, я еще взываю к вам последними словами уст моих: „Не бойтесь его!.. он раб сильного и губит только слабых…“»
— Скучно рисовать этот вечный Колизей!
— Тоска!
— Надоело!
— Несносно!
— Охота нашим маэстрам мозолить нам руки и глаза этим вековым скелетом!
— Уж подлинно скелет…
— С полусгнившими ребрами.
— С головищей, поросшей мохом!
Так сердито ворчали несколько молодых художников, один за другим бросая работу. Дети!..
Классические красоты Колизея, глубокая художническая мысль, которой дышит это древнее здание и самое обаяние исторических и религиозных воспоминаний, все это слишком мало говорит незрелому воображению юноши, а сердцу еще меньше, да и до того ли сердцу какого-нибудь двадцатилетнего художника, когда он видит над собою великолепный сапфирный свод итальянского неба, когда он вдыхает пламя вместо воздуха, когда в то же время жадный слух его упивается звучными, вкрадчивыми песнями быстрооких трастеверянок?{45}
ebooksa