Истории-семена

Но слово данное он сдержал.

Пожалуй, придётся Орфу простоять чуть дольше, уж больно тянуло серую голову наверх, да и близкая ночь обещала одарить мир круглой луной. Во мраке волчьи глаза довольно полыхнули пурпуром и золотом.

Игра в жизнь

Все мы мертвецы, кочующие по телесным оболочкам. Мы начинки, наполнители для мясных пирожков. А жизнь наша от рождения до смерти – отрезок, строго, скупо вымеренный свыше. И каждый миллиметр нашего существования – имитация жизни. Ведь мертвецы не способны жить, они только существуют, играют в жизнь.

Так говаривала в ненастные дни бабка Мирана, тогда её выцветшие до серой мути глаза смотрели поверх белобрысой макушки Валты, задумчиво, в никуда. Эти слова не то чтобы пугали внука, но неизменно будоражили в нём смесь неприятных чувств, к коим обязательно примешивалась армия противных мурашек. А ведь в свои полные десять лет (к тому же с половиной!) Валта прекрасно знал, что мурашки – признак слабости и трусости, и всякий раз, когда небо хмурилось, а очи старушки серели в унисон непогоде, мальчик и ждал слов Мираны и надеялся, что она наконец-то забудется: эти разы – настоящее испытание, которое он с треском проваливал. А старушка как заведённая всё трындела об одном и том же, ни дать, ни взять – старая карга, как втихомолку ворчал на неё отец. Возможно, он в чём-то прав.

Бывало, на серебровласую Мирану находило, и она устраивала особую проверку внуку. Суть состояла в том, что старуха задавала какой-нибудь с виду простой или очевидно нелепый вопрос с «подковыркой», на который, как правило, ответ знала только она одна, да ещё такой, что у Валты внутри всё обрывалось от осознания собственной глупости. Зачем ей это было нужно? – оставалось только гадать.

И сегодняшний день не стал исключением для очередного «заскока» бабки. Точнее вечер. Как и бабушка, внучок обожал встречать и провожать закаты – наверное, единственная ниточка, сближавшая без слов юного отпрыска и доживавшую на завалинке свой век старуху. Закат выдался краше некуда: чистое небо и мягкие, переходившие друг в друга пласты палитры. Почти нежное перетекание голубой стали в блёкло-голубой, в серовато-белый, в золотистый, ванильный, коричный, охряный. А на самой линии горизонта чернильная гладь.

– Сколько оттенков у чёрного цвета? Как думаешь?

Вот оно, началось! Вопрос родился в уютной, потрескивавшей симфонией смычкового оркестра цикад тишине. Мальчик задумался, крепко, с опаской озираясь на старческую мудрость. Хоть разок так хочется превзойти чужой век, когда сам только начинаешь делать неуверенные шаги к собственной будущей погибели. Не посрамиться – вот что кружило листопад мыслей в голове ребёнка.

– Так сколько?

Прищур, от которого суховатый пергамент лица женщины покрылся множеством глубоких и тонких морщин, сделал взгляд Мираны одновременно необычайно загадочным и лукавым – будто та знала абсолют жизни на зубок. А ещё он помолодел до одного возраста с Валтой.

– Ну-у…наверное…, – промямлил внук, оттягивая время и проклиная каверзу допроса, – десять. Или меньше, или больше.

Её непроницаемо-многозначительный взгляд ввёл его в окончательный ступор. Валта тяжко вздохнул.

– Не знаю, – честно сдался он.

Сморгнув, бабка Мирана будто сбросила с себя загадочность, вновь приняв былую личину.

– На самом деле – всего один, – выдал истину голос вещуньи. – Запомни, Валта, раз и навсегда: любой иной оттенок – это всего лишь грязная разновидность других цветов. Чёрный, равно как и белый, оттенков не имеет. Это чистые цвета, идеал природы. Они способны испачкать все прочие цвета, либо вознести их к неописуемой красоте. Но сами непорочны и не разбавляемы.

Вновь тишина с примесью цикадной оперы восторжествовала в медленно чахнувших переходах дня в ночь. Валта вновь проиграл испытание, и смесь из стыда и возмущения окрасила его молочные в веснушках щёки пунцовой зарёю. Что за нелепость?! С какой стати он должен был знать, да и зачем? Он же не художник, чтобы разбираться в подобных тонкостях.

А бабка Мирана, не сводя глаз с дали, что впитывали краски слабевшего заката, будто ощутив по соседству жар мальчишеского румянца, вновь нарушила мирозданную тишь:

– Обиделся? А вот и зря. Я тебе не проверку строю, Валта, хотя ты иного мнения. Как же, молодые всегда зрят в словах стариков лишь тычки носом в пол.

Глаза внука расширились от удивления, рот сам собою раскрылся, но издать хотя бы аханье мальчик не смог. Подумать только, бабушка читала его мысли!