Святые наших дней
В своей книге отец Софроний употребляет слова «ипостась» и «персона» в качестве синонимов. Латинский термин «персона» чужд традиционному русскому богословию, в котором предпочтение отдается русскому слову «личность» или греческому «ипостась». Последовательное использование отцом Софронием слова «персона» и производных от него, вероятно, связано с тем, что он жил на Западе и свою книгу писал для англоязычного читателя.
Богословие персоны в книге «Аз есмь» является продолжением темы, которую отец Софроний ярко обрисовал еще в книге «Старец Силуан». Там он говорил о том, что Понтий Пилат, задавший вопрос «Что есть истина?», не дождался ответа от Иисуса, потому что был уверен, что на этот вопрос вообще нет ответа. На самом деле такой ответ есть – это слова Христа «Я есмь истина». В христианской перспективе, следовательно, Истина есть не «что», а «кто». Истина «что» может быть познана рассудком, а Бог «кто» познается только через общение в бытии, через молитву.
Архим. Софроний (Сахаров). Христос.
Рисунок для иконостаса церкви Св. Силуана монастыря Св. Иоанна Предтечи. 1988 г.
Развивая тему «персонального Бога», то есть личного, не абстрактного, отец Софроний пишет: «Да, только Он и есть воистину Сущий. Все, что существует во всем космосе, вызвано из “не-бытия”, и не иначе, как по воле Его. Все мое бытие, и временное, и вечное, от Него даруется даже до деталей; Он наполняет Собою душу, привязывая ее к Себе сильным желанием быть с Ним. Разумное прикосновение к Нему не проходит бесследно: познавший Его любовь – уже не отойдет от Него во веки. Ум такового перерождается: прежде он был склонен повсюду видеть детерминированные космические процессы, теперь же все начинает воспринимать во свете персоны. Познание Персонального Бога всегда и непременно должно быть “персональным”, не “объективным”. Подобное познается подобным».
Отец Софроний не устает повторять, что познание Бога возможно только через личное общение, через встречу с Ним. Акт богопознания не ограничивается интеллектуальным постижением Бога. Он являет Себя как Свет всему человеку: «Явлением Света дается человеку бытийное познание Бога: душа, ум и даже тело участвуют в этом познании. Но мы не вмещаем всей полноты Его; и этот факт вызывает в нас любовную жажду умножать наше общение с Ним, глубже проникать всеми сторонами нашего существа. В этом томлении по Богу есть увлекающая сила, дающая радость и вместе связанная с болезнью. Скорбит дух наш, видя себя еще так неизъяснимо далеким от вожделенного Отца, и молитва принимает характер стремительного потока: опыт в ней весьма многогранен; дни и ночи становятся полными заботы и творческого искания путей к Нему».
Бог раскрывается человеку как триипостасная Любовь. Отец Софроний цитирует Евангелие от Иоанна: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную». Затем цитирует святителя Филарета Московского: «Любовь Отца – распинающая. Любовь Сына – распинаемая. Любовь Духа – торжествующая силою крестною». И поясняет, что заповедь Христа о любви к Богу является проекцией внутритроичных отношений на земную жизнь людей: «В Троице Святой каждая Ипостась является носителем всей абсолютной полноты Божественного Бытия. Следовательно, каждая человеческая личность должна стать носителем всей полноты богочеловеческого бытия, как мы видим сие в Лице Иисуса Христа». В этом и подлинный смысл второй заповеди Христа – о любви к ближнему.
«Мерой всех вещей» для христиан является Иисус Христос: «Он для нас является совершеннейшим идеалом. В Нем разрешаются все наши проблемы, которые вне Его остались бы безысходно терзающими наш дух, как бесформенный, бессмысленный хаос. Он есть воистину мистическая ось мироздания. Если бы Христос не был истинным Богом, то невозможно было бы оправдать Творца сего мира, утопающего в океане страданий, в непрестающем кошмаре насилий и преступлений, болезненных рождений и еще более мучительных смертей. Если бы Христос не был Сыном Божиим, то никто из людей не мог бы искать спасения как усыновления человека Богом-Отцом. Во Христе человек вступает в Божественную вечность».
В книге отца Софрония можно увидеть реминисценции некоторых идей парижских богословов, в частности, Владимира Лосского. В своей книге «Догматическое богословие» Лосский писал о том, что для Бога сотворение мира было сопряжено с определенным риском: «Творить – значит вызывать новое; творение, если можно так выразиться, – это риск нового. Когда Бог вызывает не из Самого Себя новый “сюжет”, сюжет свободный – это апогей Его творческого действия; Божественная свобода свершается в сотворении этого высочайшего риска – в сотворении другой свободы».
Микеланджело. «Страшный Суд».
Фрагмент фрески. Сикстинская капелла
Почти буквально повторяя Лосского, отец Софроний говорит: «Всякое новое творчество наше связано с тем или иным риском. Нечто подобное усматривается и в творении Богом человека по образу Своему и подобию. Для Бога риск не в том, что вносится элемент неустойчивости или потрясения в Его Предвечное Бытие, а в том, что богоподобная свобода исключает всякий детерминизм: человек может определиться по отношению к Богу отрицательно, вступить с Ним в борьбу. Сый любовь беспредельная, Небесный Отец не может покинуть сотворенного для вечности, для сообщения ему Божественной полноты. Он живет нашу людскую трагедию. Мы поняли этот неисповедимо прекрасный и величественный риск, созерцая земную жизнь Христа».
Но дальше богослов неожиданно превращается в художника. Он рассказывает о том, как видел фреску «Страшный Суд» в Сикстинской капелле. Надо полагать, речь здесь идет о его путешествии по Италии с Леонардо Бенатовым в 1922 году, после отъезда, точнее бегства из России. Отец Софроний обращает внимание на то, как изображен центральный персонаж фрески: «Посмотрите на Христа этой фрески, на Его жест. Словно некий сверхчемпион, бросает Он в бездну всех, кто посмел противиться Ему. По огромной площади стены все люди и ангелы в трепетном смятении, повешенные в некоем космическом пространстве, все заняты не столько своим трудным положением, сколько разгневанным видом Христа. Он в центре, и гнев Его страшен. Конечно, это не мое представление о Христе. Велик гений Микеланджело, но не для храма он и не для литургических образов».
Подлинно христианское откровение являет иного Христа: «Христос безмерный в Своем могуществе, но могуществе смиренной любви; и жест Его не мстительный. Создавая нас, как персон, то есть как свободные существа, Он прежде созерцал возможную и, быть может, неизбежную трагедию человека. Вызывая нас из тьмы небытия Своим трагическим жестом, Он бросает нас в неисследимые просторы космического бытия… Он непрестанно близ нас. Он ищет нас, зовет нас, любит, терпит, всегда готовый откликнуться на наш зов, чтобы Своей всемогущей рукой пронести нашу хрупкую жизнь чрез все перипетии предстоящего нам путешествия. Он не насилует нас; Он почитает нас, как равных Ему; во всяком случае обращается с нами, как с равными Себе. Его конечная идея о нас, познание о которой Он же Сам и раскрыл нам, увидеть нас в вечности воистину равными Ему, друзьями и братьями Его, сынами Отца. Он ищет сего; Он жаждет этого».
Сотворение человека как свободного существа, обладающего правом выбора между добром и злом, было рискованным актом со стороны Бога, Который тем самым призвал человека к соучастию в Его бытии: «Вначале Бог творит наш дух как чистую потенцию. Все затем последующее уже не совсем зависит только от Него. Человеку дана свобода соглашаться с Ним или не соглашаться и даже противиться Ему. Создается положение, что наша вечность творится нами же самими, конечно, всегда в том или ином отношении к Нему: без Него – нет и человека. И если мы ищем святую вечность, которая изначала принадлежит только Ему Самому, то все наши действия, все наше творчество должны непременно проходить не отдельно от Него, но совместно с Ним и в Нем».
Постепенно от богословских тем отец Софроний переходит к рассказу о своем опыте молитвенного созерцания. Он говорит о том, что, когда Бог прикасается к сердцу человека, «сие прикосновение перста Всевышнего к нам порождает внутрь нас глубочайшую молитву, которая переходит в видение Божественного Света. В этом состоянии душа может забыть сей мир, о котором молилась, потерять ощущение своего тела».
Поначалу «явления Нетварного Света не дают нам переживать сие как свет. Лишь позднее открывается нам вожделенный Лик Того, Кто сказал о Себе: “Я Свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни”. Сначала же Свет пребывает как бы вдали, позади нас. Можно уподобить его снопу лучей, в ночной тьме исходящих от невидимого нами прожектора».
Нетварный Свет открывается человеку постепенно, и только по прошествии долгого времени он в полной мере открывает себя человеку как Свет Божества: «Тихий и нежный – он влечет к себе сердце и ум так, что забываешь о земле, тревоги поглощаются сладостным миром. Кроткий, он, однако, более могущественен, чем все, что нас окружает. Он утешает душу свойственным ему образом; от теплоты Его смягчается сердце; Он дает духу нашему познание об ином Бытии, не поддающемся описанию; ум останавливается, став превыше мышления самим фактом вхождения в новую форму жизни. Свет сей есть в самом себе нетленная жизнь, пронизанная миром любви. Он изгоняет всякое сомнение и страх, от лица его бежит смерть… Свет сей есть Свет Божества. Приходит сей Свет тихо, нежно, так, что не замечаешь, как он объял тебя. Это бывает и среди белого дня, и во тьме ночной. Свет сей ровный, целостный; он исполнен глубокого мира. В нем душа созерцает Любовь и благость Божии. Озарение сим Светом дает человеку опыт воскресения. Пришествием сего Света дух человека вводится в сферу, где нет смерти. Время замирает. Мир, который раньше виделся объятым смертью, совосстает к жизни».
Главное событие в жизни человека – личная встреча с Богом живым. Эта встреча, с одной стороны, приводит человека к острому ощущению собственной греховности, с другой – к откровению Бога как личности, персоны: «С Ним устанавливаются личные отношения. Только при этом условии возможно разумное понятие о грехе и о покаянии, которое вовсе неуместно, когда мы мыслим Абсолютное Первобытие как трансперсональное. Бог открывается нам как “Аз есмь” – Бытие Первичное, безначальное, самодовлеющее, прежде Которого нет и не было ничего и никого; после Которого также нет никого и ничего. Он Первый и Последний. Бытие – это Он. Без Него ничто не возникло и вообще не может существовать. Сей страшный и восторгающий момент откровения нам Живого Бога – есть для нас новое рождение свыше».
Через общение с личным Богом человек в полной мере осознает себя как личность, осознает свое богоподобие: «Абсолютное Перво-Бытие – Ипостасно; и человек, подобие Абсолюта, есть личность-ипостась. Бог есть Дух; и человек-персона – дух… Бог есть Первая сущностная Реальность; и человеческая личность также есть сущностная жизнь. Творец мира, Господь, в Своей длани содержит все сущее; и человек-персона есть некий центр, способный вместить в себе не только множественность космических реальностей, но и больше сего: всю полноту богочеловеческого бытия… Персональному началу в нас открывается Бог во свете и как Свет; в горении любви и как Любовь. В состоянии озарения свыше созерцает человек евангельскую истину как отражение жизни Самого безначального Бога в плане нашей Земли. В явлении Нетварного Света познается слава Христа, как Единородного от Отца, – слава, которую апостолы видели на Фаворе. Его, Света, снисхождение на нас является как бы “личным откровением”, в силу которого Евангельское Откровение становится духовно родным».