Любовь и проклятие камня

22
18
20
22
24
26
28
30

Все эти мысли пронеслись в голове страшной каруселью. Одно капитан знал наверняка: дома что-то случилось.

— Что случилось? — раздался голос Син Мёна, подъехавшего к ним.

Хванге был так напуган, так озадачен, что даже забыл поздороваться, но начальник стражи смотрел не на него, а на совершенно белое лицо подчиненного.

— Ваш раб из дома?

— Да, что-то случилось, — едва проговорил Соджун.

— Поезжайте, капитан! Видимо, что-то страшное, коль даже раба прислали, — ответил начальник. — Сюда не возвращайтесь. Мы вернемся через четыре дня. В Ханяне и увидимся.

Соджун поклонился и вытянул коня плетью. Хванге бросился за ним.

— Что произошло? — прокричал он мальчику, пока их лошади неслись рядом.

— Старый господин продал Сонъи в Бёнгван!

Капитан с досады скрипнул зубами.

— А госпожа?

— Не знаю. Я уехал к вам. Меня господин Чжонку отправил.

Соджун от злости сжал зубы, приподнимаясь в стременах. Он лишь раз оглянулся на Хванге. Малыш и лошадь летели над землей так, будто были одним целым. Соджун еще раз ударил кнутом: конь вытянулся в струнку.

Когда показались стены города, начался дождь. Его тяжелые капли били по чжонрипу, грузные бусины, иногда ударяли по лицу, но капитан не обращал внимания ни на одно, ни на другое. И тут Соджун увидел всадника. Вершник был настолько дороден, что лошадь под ним бежала легкой трусцой, но вдруг перешла на рысь, хоть и шла тяжело.

— Сонъи! Это сестра! — закричал Хванге и припустил.

Чжонку сравнялся с отцом, и тот по глазам все прочитал.

— Госпожа, — едва вымолвил юноша, а Соджун уже охаживал своего верного жеребца. Дети едва поспевали за ним.

Перед въездом в город как всегда тянулся длинный шлейф путников, желавших попасть в Ханян. Соджун, лишь чуть сбавив скорость, сунул руку за пазуху, вытащил круглую бирку с красной печатью, поднял ее над головой и, минуя очередь, влетел в открытые ворота, Чжонку — за ним. Да, в городе нельзя было нестись вскачь, но… Сердце стучало так же сильно, как и сердце коня, несшегося галопом по опустевшим улицам Ханяна. Дождь стоял стеной. Над головой грохотало, а в душе неистовала буря — куда там Небу!

Ворота были не заперты. Они стояли раскрытыми настежь, и Соджун, успев наклониться, влетел во двор. Там, у крыльца, что-то происходило, что-то настолько интересное, что на хозяина, вернувшегося так неожиданно, никто даже не обратил внимания. А потом Соджун услышал женский плач и глухие удары: так выбивают соломенные тюфяки. Тут капитан Ким увидел, как над чем-то, лежащим на земле, поднимается палка. Она поднимается медленно, а затем быстро, стремительно обрушивается на какой-то сверток. Раб, выбивающий тюфяк, еще не успел поднять палку для нового удара, а стрела с граненым жалом слетела с тетивы и воткнулась между рабом и свёртком, древко зловеще затрепетало. Челядь ахнув, шарахнулась назад, а слуга уронил свое орудие.

— Господин! — раздался отчаянный крик, и капитан узнал Гаыль. Она сидела на земле и поддерживала связанного по рукам и ногам Анпё, светлая рубаха которого была в разводах крови. Узнав Соджуна, он попытался встать, но неуклюже завалился обратно. Гаыль подхватила его, усадила.