После перерыва мы снова выходим на сцену, и пары танцующих в яркой обуви плывут по паркетному полу. Подобные танцы неизменно заканчиваются композициями Bradford Barn Dance, Hokey Cokey и под самый занавес – вальсом. Я упаковываю свой инструмент, и пианист передает мне две мятые банкноты по пять фунтов и скрипит как старая дверь: «Ты нормально поспевал, но все же стоит выучить изменения мелодии в Stella by Starlight». Барабанщик поправляет свой парик, показывает мне поднятый вверх большой палец и беззубо улыбается. Я возвращаюсь в город. В моем кармане лежат две банкноты, и я размышляю о том, смогу ли с такими заработками содержать семью и обречен ли я до гроба играть на подобных мероприятиях. Меня передергивает от одной этой мысли, и я думаю о бедной и больной Меган. Как мне жить дальше?
По пути назад я проезжаю кольцевую транспортную развязку в конце Коуст-роуд. Дело происходит в марте, и весь островок в центре кругового движения покрыт нарциссами. Я нарезаю два круга вокруг островка, и в моей голове складывается план. Я паркуюсь на улице поблизости. Раннее утро, вокруг никого нет. Я осматриваюсь, не вижу полицейских и перехожу дорогу к островку.
Через полчаса я вхожу в квартиру Меган и медленно открываю дверь ее спальни. В руках у меня огромный букет нарциссов, освещающих комнату желтым светом. Меган начинает плакать, и я тоже лью слезы. На следующий день мы понимаем, что нас пронесло – она не забеременела. Мы чувствуем облегчение, смешанное с невысказанным сожалением.
Не существует ни одной «официальной» фотографии группы Phoenix Jazzmen по той причине, что никто никогда не дал бы нам работу за наш внешний вид. Весной 1973 года по выходным я начинаю играть в составе этого коллектива. На сцене мы выступаем в одинаковых костюмах, состоящих из розовой нейлоновой рубашки и серых штанов. Я играю на басу, мне двадцать один год, и я самый неопытный член группы. Руководитель ансамбля и тромбонист Гордон Соломон даст мне прозвище Стинг.
Phoenix Jazzmen играли со времен бума традиционного джаза 1950-х годов. Большая часть материала Луиса Армстронга, Кинга Оливера, Сиднея Беше и Бикса Байдербека записана еще до войны. В Англии было много поклонников и исполнителей такой музыки, среди которых были Джордж Мэлли, Хамфри Литтлтон и Крис Барбер. Эти музыканты играли произведения, похожие по саунду на биг-бэнды Гленна Миллера и The Dorsey Brothers.
Традиционный или новоорлеанский джаз был более грубым и аутентичным, был ближе к своим блюзовым корням, чем более сложная танцевальная музыка, появившаяся позднее. Желание звучать более правдоподобно привело к тому, что многие музыканты начинали играть в небольшом составе, то есть в группе чаще всего была ритм-секция, а также три солирующих инструмента: труба, кларнет и тромбон. Часто трубач играл основную мелодию, а два остальных инструмента – импровизацию на ее тему. (Музыка такого типа развивалась и достигла своего апогея в бибоп-импровизациях Чарли Паркера, Диззи Гиллеспи и Телониуса Монка, но британские музыканты-любители большей частью игнорировали эту тенденцию и старались воссоздать музыку прошлых лет.) Подобных коллективов в пабах и клубах Ньюкасла было достаточно, старые музыкальные традиции хранили такие группы, как River City Jazzmen, Vieux Carre Jazzmen и Phoenix Jazzmen. В разное время я играл во всех перечисленных группах и полюбил бурную полифонию этих ансамблей, когда они разыграются и несутся на всех парах, словно поезд. Я считаю, что эта музыка не менее выразительная, интересная и висцеральная, чем рок-н-ролл.
Мы исполняли композиции Twelfth Street Rag, Tiger Rag, Beale Street Blues и Basin Street с фанатизмом евангелистов, хотя музыка, которую мы играли, была совершенно не модной. В начале 1970-х годов популярным был глэм-рок, стадионы собирали на одном конце спектра Дэвид Боуи, Марк Болан, а на другом – Гарри Глиттер и Sweet.
Я носил форменную ужасную розовую нейлоновую рубашку ансамбля с определенным чувством извращенной гордости. Мы выступали по субботам в рабочих клубах после игры бинго. Зачастую безучастными слушателями нашего архаичного и анархичного искусства были шахтеры с женами в Крэмлингтоне, судостроители в Сандерленде и рабочие химических предприятий Тиссайда. Во всех смыслах это была весьма взыскательная и не самая расположенная аудитория, но мы верили, что наши энтузиазм и страсть смогут затмить для людей тот факт, что мы играем совершенно не современную, не актуальную музыку и выглядим немодно. В большинстве случаев наши выступления проходили без эксцессов. Из клуба нас выбросили всего лишь один раз.
Мы играли в рабочем клубе на севере Англии. Главным событием того вечера были далеко не мы, а бинго. В бинго все организовано, словно это не игра, а какой-то полурелигиозный ритуал. Главным жрецом является ведущий игры, выкрикивающий номера. Он сидит в центре сцены за большой коробкой из плексигласа, наполненной цветными шариками для пинг-понга, каждый из которых имеет номер от одного до ста. Внутри коробки установлен электрический вентилятор. Когда его включают, начинается активное броуновское движение шариков, которые по одному засасывает в специальную трубу, откуда ведущий их вынимает. Он громко произносит номер каждого шарика и откладывает их в другую емкость.
«Глаз Келли, номер один».
«То, что доктор прописал, номер девять».
«Даунинг-стрит, номер десять».
«Две маленькие уточки, двадцать два».
«Две толстые дамы, восемьдесят восемь».
«Это того стоило? Семь и шесть».
Вынимающим шарики и объявляющим их номера является чаще всего секретарь клуба. Он зачитывает номера с торжественностью читающего приговор судьи. Для понимания этой истории важно подчеркнуть, что жерло трубы перекрывает пластиковая мембрана, которая не дает шарикам вылететь и фиксирует каждый из них до тех пор, пока его не вынет ведущий.
Действие этой истории происходит в Сандерленде, в клубе Red House Farm Social Club, расположенном в рабочем квартале на севере города. Группа Phoenix Jazzmen должна выйти на сцену в 9 вечера, после игры бинго. Вечер только начинается, и мы расслабляемся в гримерке, в которой стоит плексигласовый аппарат для игры в бинго.
Мы – это:
– Гордон Соломон, он же Солли, руководитель ансамбля. Он прекрасно играет на тромбоне. У него слегка детское пухлое лицо, и выглядит он вполне невинно, хотя в жизни обладает озорным остроумием на грани садизма.
– Дон Эдди – один из самых сумасшедших и виртуозных барабанщиков, с которыми мне довелось работать. Когда играешь с ним, кажется, что тебя привязали к передней части локомотива скоростного поезда. Крупный мужчина за сорок, он лыс и носит усы с закрученными концами. Дон – алкоголик, но это ему не мешает.
ebooksa