Мы переехали в квартиру в районе Хитон. В ней было две спальни, гостиная, кухня, в которой в старом камине установили плиту. Над нами вот уже год обитали два наших приятеля по колледжу: супружеская пара Стефани и Джим, которые и сообщили нам, что квартира под ними сдается. Владелица здания хотела сдавать жилье только женатым. Мы уже думали о том, чтобы одному из нас переодеться в женщину, но потом Джерри пришла в голову мысль попросить о помощи Меган, которая к тому времени уже рассталась с Дереком. Она любезно согласилась нас выручить и сыграть роль моей жены. Жизнь – странная штука: женщина, на которой я раньше хотел жениться, использовала свои актерские навыки для того, чтобы сыграть мою жену, и даже одолжила у Стефани обручальное кольцо.
Наш план сработал. Потом, когда домовладелица звонила в дверь квартиры, чтобы получить деньги, дверь всегда оказывалась заперта, так как «никого не было дома». Я передавал ей через соседей сверху деньги и записку, в которой обещал лично оплатить в следующем месяце, чего так никогда и не произошло. Мы с Джерри прожили в той квартире около двух лет, и владелица квартиры, которая в моей памяти сейчас выглядит, как Маргарет Тэтчер, даже не подозревала о существовании моего друга. Впрочем, Меган она тоже больше не видела.
Узкий коридор квартиры был заставлен музыкальными инструментами: органом Hammond и Fender Rhodes, принадлежавшими Джерри, кофром с моими басом и усилителем, а также микрофонными стойками и другим концертным оборудованием, которое нам удалось выклянчить, взять взаймы или украсть. Мы с Джерри жили душа в душу, словно были женаты, и серьезно поругались всего лишь один раз, когда я швырял тарелки, то есть прибегнул к тактике, которую использовала моя мать. При этом состояние соперничества между нами было самым напряженным. Это соперничество не имело никакого отношения к женщинам – мы соревновались в написании материала для развлечения публики, которая приходила нас слушать в отеле Gosforth. Каждый из нас стремился писать как минимум одну песню в неделю. Я думал, что мне сочинять немного легче, чем Джерри, потому что он не был вокалистом, следовательно, я мог писать то, что подходило мне по голосу, а Джерри писал с оглядкой на меня… Мы писали песни в разных стилях, зачастую имитируя и безбожно заимствуя даже друг у друга. Очень часто нашим творческим выхлопом являлся вторичный материал. Впрочем, именно так и учатся музыкальному мастерству. Джерри умел развить даже мои самые общие музыкальные наработки так, чтобы мы могли показать их нашим старшим товарищам на следующей репетиции. Благодаря моему упорству постепенно в нашем репертуаре стало больше песен, написанных мной, а не Джерри.
Я бы слукавил, если б сказал, что это постепенно становящееся все более неравным соревнование не вызывало между нами трений. Но нужно отдать должное Джерри, он всегда на первое место ставил интересы группы. Мы верили, что преодолеем все трудности, и тут совершенно не важно, кто является автором песен. Двое наших старших товарищей по группе иногда подшучивали над нами, но сами никогда не предлагали собственный оригинальный материал. Постепенно люди стали узнавать о наших выступлениях на втором этаже Gosforth Hotel, и каждый вечер по средам зал был набит публикой. Каждый из нас брал себе с билета по одному фунту, половина из которого шла в общий котел для приобретения оборудования, а вторая часть – на покрытие расходов. На эти деньги было невозможно жить, но мы зарабатывали, выступая в выходные в клубах.
В конце лета 1974 года мне позвонила монахиня сестра Рут, которая в то время работала директором школы в небольшом шахтерском поселке в деревеньке Крамлингтон на севере от Ньюкасла. В свое время Рут была школьной преподавательницей моей сестры Аниты, которая всегда была очень хорошей ученицей и позже окончила Лидский университет. Монахиня увидела мою фамилию в списках тех, кто получит в этом году диплом учителя, и позвонила, чтобы узнать, не являюсь ли я случайно родственником вышеупомянутой образцовой ученицы. Узнав, что все так и есть, она пригласила меня на собеседование на должность учителя. Я был совершенно ошарашен этим предложением. Бесспорно, мне было приятно, что меня нашли и одарили предложением работы, хотя все это благодаря моей сестре, а не моим профессиональным достоинствам и достижениям. Штука в том, что у меня совсем не было желания начинать карьеру учителя. Однако, трезво оценив свои возможности, остаток средств на банковском счете, зная, что с неба на нас вряд ли свалится контракт с лейблом, я нашел приличный галстук, пиджак и чистую рубашку для поездки на собеседование в Первую школу Св. Павла. Я встаю утром рано и надеюсь, что не увижу Джерри.
«Ты куда это в таком виде собрался?» – спрашивает он, затягиваясь первой за день сигаретой. Джерри никогда не отличался аккуратностью своих причесок, и на этот раз казалось, что его волосы асимметрично разгладил утюгом дадаист. На Джерри совершенно ужасный халат в цветочек, который выглядел бы чересчур малахольно и голубовато даже на Ноэле Кауарде[19], и древние полинявшие клетчатые тапки с дыркой в районе большого пальца на левой ноге. В общем, внешний вид Джерри не дает ему никаких оснований задавать какие-либо вопросы о том, как выгляжу я.
«Поехал устраиваться на работу».
Затягиваясь сигаретой, он внимательно осматривает меня, словно взвешивая в голове шансы на успех всего предприятия.
«Удачи!» – саркастически желает он в клубах дыма и направляется в ванную, посмеиваясь, как Мефистофель…
Несмотря на сарказм Джерри, собеседование проходит успешно и мне предлагают стать учителем. В конечном счете я четыре года учился ровно для того, чтобы стать классным руководителем и научить ребят самому разному: от футбола до математики. Я говорю себе, что иду на этот компромисс в рамках долгоиграющей стратегии, направленной на достижение успеха в музыкальном бизнесе, хотя со стороны это наверняка выглядит, как будто я сдался и стал конформистом. По пути домой я готовлю аргументы для Джерри: по вечерам я все равно буду свободен и смогу продолжать играть в группе. Кроме этого у учителей длинные летние каникулы, что позволит нам давать концерты в других городах. Я буду получать зарплату, что даст возможность оплачивать квартиру до тех пор, пока наша группа не встанет на ноги. Но наши шансы на успех были довольно призрачными, мы всего лишь набирающая популярность местная группа, и вероятность того, что нам предложит контракт приличный лейбл, приблизительно такая же, как выиграть в лотерею. Тем не менее мы верим в эту фантазию, и она нас поддерживает.
В сентябре я начинаю преподавать в школе Св. Павла. На работу я прихожу в том же пиджаке, в котором был на собеседовании. Сестра Рут представляет меня остальным учителям. Это дамы среднего возраста, которые в клубах сигаретного дыма распивают чай в учительской. Несколько преподавательниц скептически разглядывают меня поверх своих очков. Дамы одеты в свитера Фэйр-Айл, туфли без каблуков и твидовые юбки. Их абсолютно домашний внешний вид и обхождение подчеркивают контраст с аскетической суровостью черной рясы и апостольника из белого льна на голове монахини. Они стоят, как прямой и несгибаемый восклицательный знак в конце скучного предложения, как миссионер далекой и странной культуры, которую терпят, но недолюбливают. Совершенно очевидно, что я наблюдаю ситуацию перемирия, когда все участники внешне ведут себя корректно. Я чувствую напряжение между монахиней – директором школы и учителями-мирянами. По собственному опыту я знаю, что если хочу выжить в такой ситуации, то надо вести себя очень осмотрительно и стараться очаровывать людей.
Я задаюсь вопросом, почему же меня втянули в эту странную ситуацию. Директор представляет меня как некий странный трофей, а реакция учительниц на меня не была недоброй, лишь очень сдержанной и не лишенной некоторого любопытства. Я чувствую себя как рыба-экспонат, оказавшаяся не в своем аквариуме. Зачем я здесь? Для того, чтобы сломить гегемонию группы учительниц, сыграть роль джокера в колоде карт или превратиться в любимчика директрисы?
Наверное, мне надо было бы стать шпионом. Я говорю это потому, что в том периоде жизни, о котором я успел рассказать, я часто чувствовал себя самозванцем, демонстрируя окружающим свой конформизм, хотя в душе у меня была твердая уверенность в том, что я не показывал себя таким, каким являюсь на самом деле. В глубине души я думал, что я совсем другой и показываю себя не тем, кем являюсь. Вот сейчас я прикидываюсь учителем, точно так же, как ранее прикидывался алтарным мальчиком, государственным служащим или студентом. Я занимался этим маскарадом так долго, насколько это было возможно, но потом все заканчивалось. Много лет спустя мне часто будут задавать вопрос, предчувствовал ли я, что мои мечты сбудутся и я стану известным исполнителем. Нет, у меня никогда не было такого предчувствия. Просто все остальное, чем я занимался ранее, не сработало. Я пробовал свои силы и экспериментировал, а в работе учителя есть определенные элементы исполнителя и импровизатора, поэтому можно сказать, что я не тратил свое время впустую.
В моем классе было тридцать ребят в возрасте восьми лет. Эти девочки и мальчики были внучками и внуками шахтеров с шахт, закрытых в 1950 – 19 60-е годы. Теперь родители этих детей работали в офисах и на заводах по производству разных видов техники. С исчезновением шахт в прошлое ушли горы дымящихся день и ночь отвалов, домики углекопов, а также ощущение единения местных жителей, занятых одной и той же профессией. Исчезли ужасные легочные заболевания, завалы шахт, обвалы туннелей и взрывы газа в поселениях, в которых мужчин утром опускали в шахты, а вечером поднимали наверх их бездыханные тела (если происходил пожар, то и тел никаких не находили). У этого города, как и у того, в котором я родился, была долгая история будничного героизма и выживания в тяжелых условиях, и мне было легко представить себе, что предки детей, которых я учил, отрабатывали десятичасовые смены под землей в самых ужасных условиях.
Несмотря на все переживания о том, что мне придется изображать из себя облеченного властью всезнающего мудреца, который должен заразить детей своим энтузиазмом и жаждой знаний, я получаю огромное удовольствие от чтения им приключенческих и фантастических произведений вроде «Железного человека» Теда Хьюза, «Элидора» Гарнера Алана и повести Джона Р. Р. Толкина «Хоббит, или Туда и обратно». Я буду играть им на гитаре, и мы будем разучивать народные, рождественские песни, произведения в стиле калипсо, а также поп-музыку Гари Глиттера, Сюзи Кватро, Mud и других; я буду наблюдать, как ребята расцветают, выражая свои чувства в песне. Я одалживаю на время духовые инструменты у Big Band, и ребята веселятся от души, извлекая из них разные звуки. Мы устраиваем настоящий фестиваль писков и испусканий, стены классной комнаты трясутся. В классе царит анархия, и хотя я не очень понимаю, как много дети вынесут из этого с точки зрения просвещения, им нравится мое общество, а мне – их. Мы рисуем, я стараюсь сделать так, чтобы ребятам было как можно веселее. Часто на моих уроках присутствует директор, которая, судя по всему, не возражает против моих педагогических методов, тогда как остальные учителя, кажется, не очень одобряют шум, доносящийся из класса 4В на последнем этаже здания.
Каждый вечер по средам Last Exit играет уже перед полным залом. Бармен носится вдоль стойки как угорелый. В зал передают нескончаемый поток наполненных пивом бокалов, которые возвращаются пустыми. Люди смеются и аплодируют, облако сигаретного дыма закрывает потолок, а менеджер отеля улыбается, как Чеширский кот. Он улыбается тому, что его идея сработала и приносит плоды. Мы с Джерри постоянно дополняем репертуар новыми песнями и добавляем новые каверы, чтобы публика не скучала и продолжала ходить на наши концерты. Каждый вечер приходят одни и те же, поэтому нам с Джерри нужно писать новый материал. Нам нравится писать песни. Я начинаю понимать, что петь – это огромное удовольствие. Когда я пою, то чувствую себя совершенно свободным, словно у меня появились крылья и я лечу. Далеко не все члены нашей группы уверены в моих способностях вокалиста. Ронни предпочел бы петь все песни сам, но я отстаиваю свои права, поскольку сам написал оригинальный материал, который с каждой неделей становится все лучше.
После окончания учебного дня в среду я еду в квартиру, загружаю в машину электрическое пианино Джерри и наше музыкальное и звуковое оборудование, приезжаю по трассе A1 в Госфотр, где поднимаю все инструменты и оборудование в зал и подключаю. Потом еду назад в квартиру, беру свой бас, спикеры и снова еду на север. На это уходит масса сил, наверное, только самые отъявленные энтузиасты готовы заниматься этим, учитывая, что после концерта все нужно отвезти обратно в квартиру. Мы с Джерри возвращаемся домой около полуночи. Я зажигаю огонь в камине, он открывает пару банок пива, и мы обсуждаем прошедшее выступление. Говорим, какие песни удались, а какие – нет, кто хорошо играл, а кто откровенно лажал. Глядя на горящие угли, мы фантазируем, мечтаем и планируем до тех пор, пока усталость не лишит нас последних сил.
Квартира завалена старыми номерами Melody Maker, New Musical Express и Sounds. Мы вчитываемся в рецензии пластинок и концертов, графики выступлений разных групп, хит-парады и светскую музыкальную хронику так, будто в этих строчках заложен секрет успеха в музыкальном бизнесе. Особый интерес у нас вызывают частные объявления: «Требуется вокалист в хард-рок-группу. Контракт с лейблом, менеджер группы. Обязательно: имидж и собственные колонки для незамедлительного начала работы. Только для серьезных соискателей». Было бы, конечно, интересно взять и стать членом уже известной группы, вместо того чтобы самому с нуля добиваться популярности, но мы с Джерри никогда не отвечаем на такие объявления. Нам кажется, что их подают такие же мечтатели, как и мы сами. Кроме этого меня отталкивает одно требование: «имидж». У меня нет никакого имиджа. У меня нет длинных волос, я глупо выгляжу в женской одежде, которая, судя по всему, стала частью сценического имиджа типа Дэвида Боуи и Марка Болан. Мы с Джерри не похожи на рок-звезд. Мы слегка немытые и неухоженные. Тем не менее на наших выступлениях в Gosforth Hotel появляется все больше симпатичных девушек, которые, правда, бесследно исчезают к тому времени, когда мы заканчиваем собирать оборудование. Я начинаю вставать на сцене в картинные позы, которые, как мне кажется, принимают серьезные поэты, и практиковать направленные в зал пронзительные и, надеюсь, томные взгляды, когда чувствую, что они на меня смотрят.
Однажды вечером на наш концерт приходит Эван Уильямс и интересуется, хотим ли мы снова поработать за шестьдесят фунтов в неделю (шестьдесят фунтов – какая-то магическая цифра, которую мы пока не в состоянии перепрыгнуть) с новым мюзиклом. «Иосиф и его удивительный разноцветный плащ снов» оказался прибыльным мероприятием для университетского театра, поэтому городские власти решили одобрить постановку нового хитового мюзикла, чтобы продолжать спонсировать серьезные театральные постановки. (Под серьезными постановками я понимаю пьесы Ибсена, Чехова и Стриндберга, идущие при полупустых залах.) Еще один низкопробный мюзикл поможет им финансировать свой высокоинтеллектуальный мандат.
Когда Эван предлагает нашей группе обеспечить музыкальное сопровождение мюзикла за такие приличные деньги в ситуации, когда наше финансовое положение оставляет желать лучшего, мы просто не можем отказаться от этого предложения.
ebooksa